Мария Парр - Вратарь и море

В первый раз в жизни я надолго застрял перед шкафом, выбирая, что бы такое надеть. Ничего прикольного там не нашлось. Зато в ванной позаимствовал у Магнуса немного воска для укладки волос.

Мама всегда по утрам встает раньше меня, а сегодня, в первый школьный день, спит и спит.

– Она не заболела? – спросил Магнус, обшаривая холодильник в поисках еды.

– Нет, устала просто, – ответил папа. И нахмурил лоб.

Я быстрее ветра сложил в пакет завтрак, сунул ноги в сапоги и успел: выскочил из дома вместе с Магнусом и Миндой.

– Минда, ты заметила – папа чем-то встревожен?

Я вприпрыжку скакал рядом с ней, чтобы не отстать.

– Папа всегда чем-то встревожен.

– Но мама обычно говорит нам «до скорого» и «хорошего вам дня».

На этих словах Минда остановилась.

– Трилле, тебе не приходило в голову, что мама живет не только для того, чтобы вскакивать утром и говорить тебе «до скорого»? Что у мамы могут быть другие планы или желания? Что ей хочется утром поспать? Что у нее тоже есть своя жизнь?

Я открыл рот, но не успел ответить.

– И если ты будешь и дальше ходить в школу в сапогах, то можешь и не мечтать о социальной успешности, – закончила она и побежала к их автобусу.

Я таращился ей вслед, не сходя с места. Чем нехороши резиновые сапоги? На улице все-таки дождь!

Но тут кто-то дернул меня за капюшон, слегка придушив.

– Салют, верблюд! Семикласснику ура! Мы теперь в школе самые главные, скажи?! – выпалила Лена.

Хорошо хоть она тоже в сапогах.

Наша бухта немного на отшибе, поэтому идти нам прилично. Сначала до поворота на Холмы, потом долго между морем с одной стороны и густым ельником с другой. Не сосчитать, сколько раз Лена до смерти меня пугала: она убегает в лес, а потом вдруг выскакивает на дорогу прямо передо мной. Но сегодня она честно шла рядом.

Биргитту мы не встретили.

– Ты знаешь, что Эллисив сюда переехала? – спросила Лена, когда мы проходили мимо красного домика, одиноко торчащего между лесом и причалом.

– Ага. Мама говорила.

– Может, нам теперь надо ее по дороге захватывать? – спросила Лена и сделала такой вид, как будто не знает, хорошо это или плохо.

Она очень любит Эллисив, нашу учительницу.

На причале не было ни души. И магазин еще не открылся. По вечерам здесь клубится вся молодежь нашей деревни. Приезжают на мопедах и оккупируют круглый стол на улице.

– Когда человек часами сидит и тупо пялится на паромы, у него душа умирает, – сказала однажды Лена. – Вон на Магнуса посмотри.

Не очень-то приятно слышать такое о своем старшем брате, но в чем-то Лена права.

Кай-Томми возвышался над велосипедным рулем и что-то крикнул нам, когда мы вошли на школьный двор. Голос у него оказался низкий, как у взрослого дядьки, но в конце фразы подсекся и стал похож на чаячий крик.

– У него правда голос ломается.

Кажется, Лену это потрясло и восхитило одновременно.

– Вы че, оглохли? – спросил Кай-Томми, тормозя у нас под носом.

На нем были новенькие черные кроссовки, бейсболка и ветровка с капюшоном вместо велосипедного шлема.

– Из-за твоего нового голоса я не поняла, че ты сказал, – честно ответила Лена.

Кай-Томми спрыгнул с велика.

– Я спросил – Биргитту не видели?

Это еще что? Кай-Томми знаком с Биргиттой?!

Оказалось, знаком, еще как. Они много тусили в последние дни. Втроем с Туре. Ходили на причал купаться или в Холмы в гости. Я едва успел придержать челюсть, чтоб не отвалилась. Кто первый нашел Биргитту? Я! И с какой стати она теперь знается с Каем-Томми и Туре?! Это же; два главных придурка нашего класса.

Тем временем Лена рассказала, что мы не видели Биргитту со дня знаменитого кораблекрушения, то есть недели две.

– Мы чуть не потопли, и Рейдар так нас песочил, что Биргитта напугалась до смерти.

Вечно эта Лена болтает что ни попадя, нет бы подумать. Вот зачем Каю-Томми все это знать? О Биргитте. Обо мне. Уж не говорю – о моем папе.

Как-то скверно год начинается: Лена стоит треплется с Каем-Томми, страшно довольная, – все из-за его мужского голоса.

Шаркая дурацкими сапогами, я вошел в школу. В коридоре было тихо и безлюдно. Везде валялись рюкзаки. Последние остатки лета выветрились из меня. Я сел на пол и привалился спиной к стене.

Дед сейчас где-то в море. А я тут вот.

– Все в порядке?

Я и не заметил ее среди рюкзаков. Можно подумать, она нарочно спряталась. Биргитта. И по-норвежски уже говорит.

– Угу, – смутился я. – А ты как?

Она едва заметно пожала плечами. Не знаю почему, но когда Кай-Томми сказал, что они тусили с Биргиттой, я решил, что теперь она будет разговаривать со мной нехотя и свысока. А она какая всегда – осторожная улыбка и спокойный голос. Как может такой человек водиться с Каем-Томми?

К звонку на первый урок криво стартовавшее утро выправилось. Мы долго болтали с Биргиттой. Я рассказал ей про Эллисив, и школу, и наш класс. Она спросила, сколько плотов мы еще построили, я стал уверять ее, что ничем таким мы, конечно, больше не занимались, и она так улыбнулась, что все мысли у меня в голове думаться перестали.

Первый урок музыки пришелся на первый же; вторник. Мы с Леной отходили в музыкалку весь пятый класс и весь шестой. Лена – на синтезатор, я – на фортепьяно. Сколько я ни втолковываю маме, что барабаны подходят мне гораздо больше, это почему-то никак невозможно.

– Я чувствую в себе талант барабанщика! – сказал я Лене.

В этом году я занимаюсь сразу следом за ней.

– К фортепьяно у тебя, во всяком случае, таланта точно нет, – ответила Лена, раскручивая над головой пакет с нотами как молот.

– Кто бы говорил, – пробурчал я.

Музыкант из моей закадычной подруги – как из слона балерина. Ильва, мама Лены, обожает музыку и отлично играет на всем подряд, но дочке ни слух, ни способности не передались. Она так фальшиво поет под свой синтезатор, что я вижу только одно объяснение: должно быть, родному папе Лены, который сбежал от них с Ильвой со скоростью ветра, медведь наступил на оба уха. Лене я такого, естественно, не говорю. Тем более что Ильва вбила себе в голову, будто у Лены талант к музыке есть, просто он глубоко зарыт. Так что Ильва надеется его отрыть и делает все, чтобы Лена не бросала играть на синтезаторе.

Но Рогнстад, наш учитель, не приспособлен к людям, которым музыка не дается. Он, похоже, считает, что мы назло ему играем так коряво. А Лена на уроках ведет себя странно. Опускает глаза и блеет «да» и «угу», даже когда Рогнстад вообще не прав. И это Лена, которая никогда не смолчит и за словом в карман не лезет. Для меня все это загадка.