Иван Манди - Арнольд–китолов

За деревьями поднялся ветер. Злой, взъерошенный ветер обиды. Того и гляди, кусты расступятся. И выйдет из них тот самый Чутак. «Так вот оно как, Арнольд! Значит, вы слыхали мое имя?!.»

— Только ему все это безразлично. — Рука мальчика замерла над шеей жирафа. — Чутак сказал мне: «Послушай, Ноябрь Шомло! Это твое дело. Ты его и улаживай».

— Извини, я плохо расслышал. Как ты сказал? Ноябрь?

— Вы расслышали правильно. Ноябрь. Ноябрь Шомло. Пожалуйста, смейтесь. Можете спокойно смеяться. Ха–ха!

— Никаких ха–ха. Итак, тебя зовут Ноябрь.

— И вам не хочется смеяться?

— Не хочется.

— Значит, вы второй. Второй, который не смеется над моим именем. Надо сказать, Чутак тоже не смеялся. Зато в моем классе! «Ноябрь! Иди сюда, Ноябрь! Ты самый гадкий месяц в году! Терпеть не могу ноябрь!» А кое–кто называл меня Августом. Или Февралем.

«Какая шея! — размышляла Росита. — Ни у кого нет такой изящной шеи, как у этого жирафа. В ней даже сейчас ощущается гордость. Достоинство. Она — как воздушный мост. Хорошо бы на нее повесить фонарики. А внизу чтоб играла музыка. Раздавались бы аплодисменты. И я появлялась бы с ярким зонтиком. Грациозно пробегала бы по мосту, перепрыгивая через фонарики».

Ноябрь Шомло с отчаянием воскликнул:

— Он мог спрятать жирафа! Этот Чутак! Но предпочел лечь спать! Просто взял да лег спать. Забрался в постель и натянул на уши одеяло. — Голос Ноября прервался. — Вот мы и скитаемся теперь.

Мальчик за окном замолчал. Рука его снова скользнула на шею жирафа. Обняла ее.

Некоторое время стояла тишина. Первой заговорила Росита:

— Арнольд! Нельзя сидеть сложа руки и спокойно смотреть на это!

— Что вы имеете в виду?

— Ну, что этот жираф… Нельзя же бросить его на произвол судьбы! Вы этого не сделаете!

Жираф чуть приподнял голову. И во взгляде Ноября блеснуло что–то вроде надежды.

Арнольд Паскаль не ответил. Он погрузился в глубокое молчание.

— Арнольд! Вы так ничего и не скажете?

— Росита… Ну, пожалуйста! — Голос его звучал отчаянно, почти умоляюще. — Если бы вы знали, что я переживаю! Но мое нынешнее положение, обстоятельства… Да, в последнее время обстоятельства сильно изменились, и — увы! — не к лучшему. Если бы хоть у меня оставались мои театры! Театр–ревю Арнольда! Я предложил бы блестящий договор славному жирафу и нашему юному другу Ноябрю Шомло. (Пауза.) Или если б у меня был свой дом! Уютный семейный дом. Я широко распахнул бы дверь и сказал: «Друзья мои! Надеюсь, вы не пройдете мимо моего дома?»

Мальчик — из–за окна:

— Разве не вы хозяин этого дома, дядя Арнольд?

Арнольд — с дивана:

— Нет, хозяин этого дома не дядя Арнольд. Впрочем, дядю можно отбросить. Я никогда не стремился к тому, чтобы меня называли дядей.

Воцарилась тишина.

Потом Арнольд глухо сказал:

— Если бы я жил у Аги, и тогда было бы не страшно. Моя маленькая приятельница сразу разобралась бы в положении дел. «Арнольд, — сказала бы она, — спроси у жирафа, что он будет есть за завтраком и что подать ему на обед. Только ни в коем случае не спрашивай, долго ли он собирается у нас пробыть». Правда, с мамой Аги было бы не так просто.

— Она бы нас выгнала?

— Ну, не совсем так. Просто она чересчур осторожна. Все–таки жираф — и вдруг на улице Ипар! Но отец Аги, доктор киноведения, между прочим, мой старинный друг, в один миг рассеял бы все ее опасения. «Моя дорогая! Почему бы жирафу не поселиться на улице Ипар? Ты думаешь, кто–нибудь это заметит? Полно тебе! Пойми, наконец, что никто никогда ничего не замечает!»

Ноябрь был потрясен:

— Неужели не заметили бы даже жирафа?

Жираф тоже был оскорблен:

— Не заметили бы меня?

— Доктор киноведения считает так: никто давно уже ничего не замечает.

— Но все–таки жираф!

— Ну да, жираф. Что в этом такого? Впрочем, я только хотел, чтобы вы поняли, насколько когда–то мое положение отличалось от нынешнего. Правда, Чиму создание милое, она меня приютила. Вместо прежнего дома предоставила новый, но все же… Не будем ничего приукрашивать. Здесь я лицо, которое едва терпят и называют Куку. А на что способен какой–то Куку?

— Да, Арнольд звучит совсем по–иному.

С этим никто не спорил.

Ноябрь Шомло потрепал жирафа по шее.

— Пора нам трогаться в путь.

Жираф согласился:

— Бежим!

Он погрустнел.

Казалось, он повесил на шею обшарпанное ведро. И опустил это ржавое ведро в темный колодец.

— Но когда–нибудь Арнольд вновь станет прежним! — воскликнула Росита Омлетас. — И театр–ревю Арнольда распахнет свои двери.

— Несомненно, милая Росита. Я и сам рассматриваю все это как временное положение. Переходный период. Хотелось бы только добавить, что в своем ревю я намерен дать крупную роль Ноябрю Шомло и его жирафу.

— Благодарим вас, — сказал Ноябрь Шомло.

— Благодарим, — сказал жираф Ноября Шомло.

Росита чувствовала, что недалек и миг прощания. Хлопая ресницами, она с надеждой поглядывала на Арнольда. А вдруг он что–нибудь придумает? Вдруг что–то измыслит в последний момент?

Но Арнольд только продолжал бормотать:

— Вынужденное положение… Стесненное положение…

Лишь когда Ноябрь Шомло стал прощаться, он поднял голову.

— До свидания, Арнольд!

Жираф начал вытягивать шею из комнаты. Он тянул ее медленно, осторожно, словно боялся смахнуть вазу. Втягивая шею в сад, он терся носом о стену. Вероятно, пасся на обоях.

— До свидания, барышня!

— О, господин жираф, мы еще встретимся!

— Надеюсь, барышня!

Это донеслось уже из–за окна.

Две тени двигались по саду. Невероятно высоко разросшееся растение (иногда оно стукалось о луну). И карликовый куст. Жираф и мальчик.

Две тени медленно удалялись.

А другие двое продолжали сидеть в комнате на диване. О сне теперь и речи не было. Они сидели друг подле друга, впиваясь глазами в сад. Росита Омлетас вздохнула:

— Куда податься жирафу в ночную пору?

Из спальни донесся голос:

— Пятки! Почешите мне пятки!

Родители проснулись одновременно. Словно их выдернули шнурком из глубины сна. И вот они лежат вышвырнутые, выброшенные на берег. Отец и мать. Прижавшись к подушке, приникнув к простыне. Будто в укрытии; однако вскоре укрытие будет разбито снарядами.

Все же они пока не двигались.

Но вот мать вздохнула. А вдруг еще удастся погрузиться в сон? Ведь голоса они не слышали. Никто их не окликал. Во всяком случае, лучше притаиться. Сохранять неподвижность. Тишину.

Мать лежала, закрыв глаза. О нет, ей не удалось погрузиться в сон. Пожалуй, она и не смогла бы больше уснуть. Даже с закрытыми глазами она ощущала на себе взгляд отца. Чего он хочет? Чтобы она поднялась? Вылезла из постели и отправилась в темноте к Чиму? Но ведь та не звала ее. Никто никого не звал.