Павел Старжинский - Такое взрослое детство

— Волчата, а не дети. Их домой, к родным везешь, а они в лес норовят.

— Разрешите, я догоню их, — попросил молодой.

— Догонишь их теперь. У них одна, а у тебя сто дорог. Лес кругом — попробуй догони.

Скоро подогнали маленький товарный порожний вагон, прицепили его к составу и повезли нас в нем до Тавды. Мы сидели на полу в одном конце вагона, а расстроенные конвоиры — в другом. Дальше Тавды железной дороги не было. Оттуда нас надлежало отконвоировать пешком до Таборов и сдать в районную милицию. Там вызовут наших родителей, раздадут нас, и делу конец. Но шутка сказать: до Таборов от Тавды почти восемьдесят километров. Непростое это дело — одолеть их пешком.

В Тавде принял нас у конвоиров милиционер с наганом в коричневой кабуре, от которой свисали два плетеных ремешка. Он усадил беглецов в углу вокзала на диван и приказал не подниматься. Видно, конвоиры успели рассказать ему про побег на Азанке. Они видали нам последний паек, пожелали счастливого пути и ушли, чтобы возвращаться в Свердловск.

Мы с Колей сидели и думали о том, что скажем нашим родителям, как оправдаемся за побег, и вдруг увидели в вокзале двух знакомых парней из Белоруссии, из соседнего с нашим хутора Кунное. Рыжего звали Сева, а красивого, худенького — Степан. Они подошли к нам поговорить, а мне стыдно стало оттого, что под стражей находимся. Оказалось, они приехали на Урал, чтобы жениться на дочерях нашего соседа Кулебского. Жениться по всей форме, как положено. Когда они распишутся, с того дня его взрослые дочери на правах жен смогут беспрепятственно вернуться на свою родину и жить, где им захочется. Выходило, не напрасно старик Кулебский много куда-то писал. С отъездом дочерей из всей семьи Кулебского оставался на Урале только он сам, но вскоре тоже сбежал.

Парни сказали, что наняли подводу и скоро отъезжают. Они и Коля попросили милиционера отпустить меня с ними, потому что я маленький, такое расстояние пешком в этапе не одолею. К тому же, пояснили милиционеру, они едут в ту деревню, в тот дом, где живут наши родители — на полпути к Таборам. Милиционер согласился. Он достал из толстой сумки мой формуляр, нашел в нем деревню Фунтусово, которую назвали Сева и Степан, попросил их расписаться. Ряды беглецов таяли.

На второй день я со страхом подъезжал к деревне Фунтусово. Приготовился экзекуцию перенести мужественно. Зная характер нашей матери, я ничего другого не ожидал… Но к моему удивлению и радости, произошло неожиданное: мать не била меня, а обнимала, целовала, плакала от радости, что мы живы. Признаюсь, я впервые ощутил такую ласку своей матери.

Ребят через день привели в деревню Оверино и заперли в бывшей церквушке. Это вовсе близко от Фунтусово. Мать торопливо собрала передачу и чуть ли не бегом поспешила туда… Долго упрашивала милиционера отдать ей сына и упросила. Но обнаружилось, что, согласно этапным документам, у Коли была не та фамилия, которую назвала мать. И звать не так, и отчество не такое. Милиционер сделался неприступным. Видно, не поверил, что Коля ее сын. А может, и поверил, но что он мог сделать в таком запутанном деле? Пусть районное начальство разбирается. Мать попричитала там, поплакала и вернулась в слезах. Сказала только, что следующим утром ребят проконвоируют через Фунтусово — поведут в Таборы к районному начальству.

На следующий день она с раннего утра упрятала меня на сеновале и наказала «нос даже не показывать». Еще увидит милиционер и в этап заберет. А сама села под окошком на завалинке с узелком в руках. В узелке лежал кусок сала и булка хлеба свежего, жена Василия Скворцова дала по такому случаю. Мать еще не теряла надежд выпросить Колю, когда их по деревне поведут.

Но милиционер был неумолим. Он резонно заявил: «Какая вы ему мать, если у него ничего не сходится с вашим? Даже отчество». Она в слезах проводила ребят за деревню, а Коле шепнула: «Отойдете в лес, отдай сало и хлеб милиционеру, и он отпустит тебя. Скажет, сбежал в лес, и все».

Прошли деревню Галкино, уже давно дорога лесом шла, а он никак не осмеливался предложить милиционеру сало и хлеб в обмен на свободу. Тогда шагавший с ним рядом паренек из Озерков тихонько шепнул ему: «Ты дашь мне свою котомку. Как только кину ее под ноги милиционеру — разбегаемся в лес: ты вправо, я влево. Он и винтовку снять не успеет…»

Да так и сделали. Милиционер только успел крикнуть: «Стой, стрелять буду!» Потом матюкнулся, выстрелил вверх от досады, и тем все кончилось. Сало и хлеб разделил между ребятами, и они двинулись дальше, в Таборы, до которых оставалось еще более тридцати километров.

Взволнованный Коля сидел в лесу до прихода темноты, а мы о его побеге ничего не знали. Но мать, на всякий случай, поджидала его на завалине. Отца уже давно не было в деревне. Он, сделавшись колхозником, строил со всеми поселок возле озера Куренево. Коля вырос перед матерью из темноты, когда она уже хотела в избу уходить. Она встревоженно схватила его за руку и темным двором привела ко мне на сеновал — вдруг искать станут обоих. Но никто нас не искал. Да и зачем искать среди ссыльных.

Но удивительное дело: я понимал, что убегать от родителей нехорошо, что мать больше не простит, однако, не прожив в деревне и месяца, еще пуще затосковал по родному хутору, засобирался в бега. Единственным препятствием была милиция. И кто ее выдумал? Ведь если бы не она, я давно был бы дома рядом с Борькой, где уже наливались в садах ранние, сладкие, краснобокие яблоки.

И с одной компанией я снова пустился в бегство. Коля отказался повторить побег, он вдруг стал взрослым. А мне хоть и девяти еще не было, но в компании смотрели на меня, как на бывалого беглеца. Уже не на Азанку пробирались мы, а на Тавду. И не пешком, а по реке в барже. Правда, компания наша очень быстро растаяла. Виновниками этому были милиционеры. Но меня на этот раз они почему-то обходили — добрался-таки до родного хутора. Только радость моя померкла в первые же дни — оказалось, что, кроме Борьки, никто мне не обрадовался, никому я не нужен был.

Без малого два года я не видел родителей. Чего только не пережил, какой только беды не хлебнул — вспомнить страшно. И когда стало вовсе невмоготу — волком взвыл. Так стало невыносимо, что упал на бугорок какого-то межевого столбика у весенней березовой опушки и заплакал навзрыд. Плакал и повторял одно и то же: «Мамочка, приезжай забери меня!» В тот же день так и в письме написал.

Получив письмо, встревоженная мать, без документов, без единой справки проехала полстраны, забрала меня и увезла к себе в поселок Куренево.

А Коля и в самом деле большим стал — я ему в единомышленники уже не подходил, ему пятнадцать лет исполнилось. Ко мне в друзья тянулся братишка Славка. Хороший он был, мой маленький братик, но уж очень мал еще. Не понять ему было мою клокочущую душу путешественника.