Павел Старжинский - Такое взрослое детство

— Ты побудь тут, а я схожу про наш поезд узнаю, — сказал Коля, почесав по-взрослому затылок. — Может, нам сегодня и уехать удастся. Больно суетливо здесь, и милиции полно.

— Ты только недолго, — попросил я и перевел взгляд на двух милиционеров, спускавшихся по широченной лестнице…

Без Коли мне стало страшновато. Долго его не было. Так долго, что я уже и всплакнуть был не прочь. Я не вытерпел, надел на плечо лямки котомки и направился к выходу в город. Может, раньше увижу оттуда. И увидел в зале на пути к выходу. С ним рядом шел милиционер. Я сразу догадался: Колю арестовали. Когда мы поравнялись, милиционер глянул на меня, а я пошел дальше. Но куда мне было идти без Коли? Я вернулся, снова пошел навстречу. Снова разминулись: неохота мне было самому сдаваться… Я не знал, что мне делать, а Коля не подавал никаких знаков. При третьей встрече милиционер, улыбнувшись, глядя на меня, спросил: «Он?» Коля кивнул головой утвердительно. Меня милиционер разыскивал, потому что когда Колю задержали в старом вокзале, он сказал, что с ним еще младший брат есть.

Вышли мы с милиционером в город, свернули вправо, потом еще вправо и там, на углу вокзала, спустились по бетонным ступенькам к подвальной коричневой двери. Милиционер достал из кармана ключ, открыл дверь, запустил нас в подвал и снаружи закрыл на замок. Вот и приехали мы на родину! Вдруг арестантами стали.

Подвал состоял из тамбура и двух небольших комнат с бетонным полом. Низкий потолок и тусклый свет электрической лампочки в пыльном плафоне давили, прижимали к полу. Там уже находились четыре беглеца, как и мы, с худой биографией.

Их тоже только что задержали. Жить в мрачном подвале, да еще под замком, вовсе не хотелось. Кто-то из ребят сказал, что в таком подвале долго держать не будут, а скорее всего отвезут в тюрьму. В слове «отвезут» я сразу увидел автомобиль, и мне страшно захотелось, чтобы поскорее повезли. Я никогда еще не ездил на автомобиле — ни на грузовом, ни на легковом.

Не прошло и часа, как явились два милиционера и повели нас в вокзал. Там в большой комнате за барьером сидел дяденька в милицейской форме. Мы выстроились в очередь вдоль барьера. Милиционер спрашивал у каждого фамилию, имя, сколько лет, где родители, и записывал не спеша. Все из наших видели, как он писал, а мне мешал барьер. Я даже на цыпочках был ниже его. В этих записях Коля почуял что-то неладное. Он тихонько отозвал меня в сторону, шепотом строго приказал забыть свою настоящую фамилию, имя и отчество и назвал другие. С той минуты мы стали Левицкие. Я уже был не Павлом, а Борисом. Коля — Иваном. А вот адрес родителей Коля от волнения продиктовал правильный, и что они сосланные кулаки бывшие, тоже сказал.

Вывели нас из паутины железнодорожных путей на обочину, где поджидали телега с ломовой лошадью. Сложили на телегу наши тощие котомки, посадили в нее меня — самого маленького — и тронулись. Остальные шли пешком в сопровождении конвоиров. Только им, конвоирам, было ведомо, куда нас вели. Вели через весь город. Вот когда я увидел Свердловск по-настоящему. Не то что из окна вокзала. К тому же в вокзале я боялся милиционера, а тут везут меня, и я никого не боюсь. Уже нечего было бояться — поймали. А старший дяденька-конвоир нет-нет да и прикрикнет на пеших ребят: «А ну-ка подтянись, Миклухи-Маклаи!» Почему он так обзывал нас, я тогда еще не знал, а спросить боялся.

Привезли нас в тюрьму, а чтобы мы еще чего-нибудь не натворили, расселили по разным камерам, в которых сидели взрослые. Меня даже от Коли отделили. Пожилой надзиратель открыл камеру, что-то сказал людям в ней, впустил меня и закрыл дверь, гремя ключами. Я замер у двери и не знал, что делать: плакать или нет. Как жить в тюрьме без Коли? Кругом незнакомые дяденьки с обросшими лицами. Хорошие они или плохие? Комната длинная, мрачная, с нарами по обе стороны и длинным столом посередине. Не успел прийти в себя, как меня подхватил сильный высокий человек и понес к столу. Я стал героем дня. Многим хотелось подержать меня на руках, приласкать. Пошли расспросы. На столе появились гостинцы: белые сухарики, сладкий чай, кусочки сахара. Многим хотелось взять меня в свою постель на ночь, но тот высокий дяденька никому не отдал.

Теперь-то мне понятно внимание заключенных. Это были подследственные, пожилые люди. Видимо, многие имели детей и скучали по ним. А тут вдруг в камере появился пацан, ровесник тем, но ком здесь скучали… При таком ко мне отношении я быстро освоился; лежа в постели на нарах, невольно наблюдал за взрослыми. В камере находилось человек пятнадцать, и еще часть нар оставалась свободной. Из всего происходившего в камере в тот день мне хорошо запомнилась одна нехорошая сцена. Вовсе не забавная.

Дело было так. В камеру впустили новенького, прилично одетого пожилого подследственного с тощей котомкой. Он, убитый своим горем, снял фуражку, растерянно постоял у двери, устало подошел к столу и медленно опустился на скамью. К нему подсел староста камеры и отрекомендовался. Сказал, что сидит за убийство и ждет со дня на день расстрела. Остальные лежали на своих постелях в полудреме и делали вид, что им уже все безразлично.

— Вас за что упекли сюда? — участливо спросил солидной внешности староста.

— Поверьте, ни за что, какое-то недоразумение, — ответил тот убитым голосом и устало вытер вспотевшую плешину на всю голову.

— Кошмар какой-то! Вся тюрьма забита невиновными, а их все прут и прут, — вздохнув, тоже убитым голосом произнес староста и тихо спросил: — Вас расстреляют?

— Что вы, бог с вами! Я же не бандит. Я простой директор базы, — удивился новичок. — У меня обыкновенная недостача. Объяснимая притом, никакого злоупотребления.

— Да, да. И что за время такое пришло? Торгашей да этих самых базистов здесь, как мух, щелкают. Расстрел за расстрелом. Вон все до одного высшей меры ждут! — Староста обвел рукой и взглядом нары. — Видите, какие у них безразличные лица? Вы тоже успеете стать таким до казни.

— Нет, нет, что вы! Моя статья без высшей меры, — возразил совсем упавший духом новичок.

— Тогда почему вы попали в камеру смертников?! Вы обмануты, несчастный! — громко, по-артистически трагично произнес староста, поднявшись со скамейки.

Новичок пулей кинулся к двери и забарабанил по ней кулаками, вызывая надзирателя.

— Что случилось? Почему стучите? — спросил спокойно надзиратель, открыв «кормушку».

— Произошло недоразумение! Меня ошибочно поместили к смертникам! — поспешно и взволнованно пояснил новенький.

— Жалобы с утра принимаем. В письменной форме, — нарочно равнодушно сказал надзиратель и захлопнул «кормушку».

Новичок с какой-то обреченностью вернулся на прежнее место к столу, тяжело вздохнул и, опустив голову, бессмысленно уставился в пол. К его уху наклонился староста и прошептал: