Павел Старжинский - Такое взрослое детство

Куреневцы с нетерпением ждали, когда начнется жатва. Не пугало, что хлеб придется убирать только руками. Наоборот даже: когда заговорили, что следует пустить новую жатку, колхозники неодобрительно зашумели. Куда ее, если на всех полях пни да коренья? Только хлеб изводить, чище, чем серпом, ничем не собрать. В каждой семье ждали под стрехой один-два серпа и литовка, переделанная для косьбы хлебов. Серпов и колхозные кузнецы понаделали про запас. Выйти в поле убирать хотелось всем: от малого до стариков. Шуточное ли дело, такого урожая дождались.

Но вместе с приятным волнением людей брала и тревога: похоже было, не хотела пшеница желтеть на Больших гарях. Вроде и дождей не лишка шло, а перло там пшеницу из земли, ровно дрожжи какие у нее под корнями лежали: все зеленая, все наливалась без останову. Земля под ней свежая была, добрая, весной густо потом политая — как не наливаться хлебам? Но лето не вечно, скоро осенью глубокой запахнет. Не созреют вовремя — потерь не миновать. Начнется непогодь: дожди с ветрами, слякоть, холода… Тревожило зеленое буйство хлебов на Больших гарях. При встречах только и говорили об урожае с тревогой. Собрать бы до колоска — вот это урожай! Не проморгать бы, когда хлеба отдельными кусками начнут светлеть — с них и начинать надо.

А тучи из-за озера нет-нет да припугнут. А то и вовсе вокруг обложат. Повиснет морок шатром над поселком, опершись краями на лес, и мужики вовсе затревожатся: как бы небо дождем не прорвалось, как бы не задожжило надолго.

Ждали куреневцы жатву с радостью на душе. Ждали не только потому, что давно вдоволь чистого хлеба не ели, а и потому еще, что почти все они с пеленок к крестьянству накрепко припаяны, пуповиной приросли, а кто и с молоком матери под суслоном впитал силу земли.

Хотя у куреневцев и не свои вроде бы, а колхозные хлеба стояли, и колхозники — кулаки бывшие, все равно в каждом доме только и разговор об этом. Люди изо всех сил пластались на колхозной работе, чтобы побольше трудодней начислено было, верили в хлеб, радовались.

Разговоры о подступавшей уборке урожая не обошли и нашу семью, хотя мы, пастухи, дальше всех в поселке находились от поля: не пахали, не сеяли, не убирали. Только Большие гари отец малость покорчевал весной, пока не вызвали пастушить. Но у нас с Колей в те дни шла своя страда: мы настойчиво, со старанием до десятого пота, сооружали ловушки на глухарей — слапцы. По мясу так истосковались, что даже когда говорили о нем, у меня слюнки уже не текли. Свиней на мясо пока никто не держал — кормить нечем было, самим еды не хватало. Из телки мать с отцом решили корову вырастить, чтобы не одну, а две коровы держать, поскольку разрешение такое вышло. Родись не телка, а бычок — к зиме мясо ели бы. А так оно нам и не улыбалось вовсе. В зиму зайцев не ловить Коле — обоим в школу в Таборы надо, мне в пятый, ему в шестой. Разве что в каникулы удастся петли на них поставить.

На мясо отец решил выкормить кабана. Картошки осенью накопается хоть завались — три огорода под ней: один у дома, два в лесу; к зиме много хлеба на трудодни должны получить. Кормить будет чем. Братья Скворцовы пообещали отцу поросенка достать в своем колхозе. Дружил отец с ними, хорошими людьми они считались.

Но кабан — далекое будущее, а мяса хотелось сию минуту. Поэтому мы и спешили с ловушками на глухарей.

Не мудреное это дело — слапец на глухаря собрать, но почему-то никто из ссыльных куреневцев не додумался раньше нас добывать мясо таким способом. Видно, мало кто знал про это. Нам же в лесу попадались изредка старые, обгоревшие слапцы. Возле них обязательно заросшей бороздкой шла старинная тропинка. Когда-то кто-то из охотников-лесовиков ходил этой тропинкой и попутно промышлял глухаря. Приметили мы, что все слапцы ставились непременно на гриве у клюквенных болот поблизости от высокой сосны. Первую ловушку отец сделал сам. Ему показал всю ту нехитрость Василий Скворцов.

Внешне слапец напоминал отчасти зимнюю ловушку на зайца — кулему. За полдня мы их делали, самое большое, четыре. Снимали лопатой полумесяцем дерн в двух местах в шаге друг от друга, соединяли их коридорчиком из двух плашек, закрепленных четырьмя кольями по концам в расщепинах. Над коридорчиком подвешивали за толстый конец два сплоченных бревнышка через перекладину на передних кольях почти в мой рост, по бокам втыкали штакетом палочки, чтобы вынудить глухаря проходить коридором, и настораживали немудреным способом при помощи рогатинки в палец длиной и палочки с зазубриной. Все это вместе мы называли «сторожок». На «сторожок» раскладывали густо легкие палочки и разбрасывали по коридорчику и возле него горсть красных ягод: бруснику, клюкву, калину, шиповник, рябину — какие были под рукой.

Утром рано жировавший в клюквенном болоте глухарь сытым поднимается оттуда и плывет над низким, мелким болотным сосняком к гриве, усаживается на самое высокое дерево.

Глядь вниз, а там под ним кусочек голой земли — редкость в лесу великая. А с сентября до самого снега глухарь шибко охоч до сухой земли: ему попурхаться надо первым делом и камешками запастись на зиму. Это летом в лесу корм мягкий всякий водится, а зимой ему, бедняге, питаться приходится только хвоей. Желудку не справиться с таким грубым кормом без «жерновов», глухарь ведь целиком хвою глотает.

Покупаться же в сухой, рыхлой земле — мечта любого глухаря. Он тут же падает на примеченный кусочек земли, но… разочарование: земля твердая, не попурхаешься. Зато красные ягоды валяются, можно полакомиться. Собирая ягоды одну за другой, он заходит в коридорчик, наступает на палочки, срабатывает «сторожок», и на глухаря в долю секунды падает смертоносный груз… Разумеется, способ варварский. Теперь я ни за что не стал бы им пользоваться.

Чтобы делать такие ловушки, нам требовались только лопата и топор. В разных местах мы понаставили их вокруг болот около трех десятков. Уже в конце августа в ловушки полезли глухари. Хоть не густо их было, но попадались.

Само собой, первого глухаря нес по поселку у многих на глазах Коля. Но мало пришлось ему таскать глухарей — со старшеклассниками он отправился в Таборы в семилетку. А меня отец не пустил. Будучи не в меру жадным к трудодням, он оставил меня пасти коров весь сентябрь. «Ничего не случится, догонишь», — сказал он мне, когда я захныкал, что отстану от класса. Чтобы не потерять полтора трудодня в день, вместо Коли коров с нами пасла мать. Теперь, кроме пастьбы, в мою обязанность входило еще и слапцы проверять. Залежится глухарь в ловушке — протухнуть может.

К каждой ловушке я подходил с волнением. Еще издали искал ее глазами, а увидев спущенной, мчался бегом — знал, что там глухарь, а то еще и вместе с глухаркой, копалухой. Первое время носил глухарей в охотку. Считай, через день гордо шагал по поселку с одним-двумя глухарями за спиной, а за мной до самого дома клубком катились любопытные ребятишки. Для пущего эффекта я подвешивал глухарей за ноги, их крылья отвисали широко, а головы болтались у моих пяток — большущими казались, больше, чем были.