Мария Поступальская - Чистое золото

Сабурова подошла неслышно, и девушки вздрогнули, когда она заговорила:

— Женя, приготовься. Тоня, пожелай успеха подруге и иди в зал. Сейчас начнем.

Надежда Георгиевна словно подвела черту под их разговором. В голосе, во взгляде ее была спокойная уверенность в том, что Женя будет играть, и сыграет хорошо, и что Тоня сказала подруге те слова, которые были нужны.

И кроткая Женя подчинилась этой уверенности. Она поднялась, готовая исполнить все, что от нее требуется.

Когда Тоня заняла свое место между Толей и Лизой, она была еще немного бледна, и лицо ее казалось суровым.

Так с ней часто случалось. От мысли, которая представлялась ей важной и правильной, она становилась строгой, молчаливой, будто решала какую-то трудную задачу.

Прозвенел звонок, сцену осветили, а в зале убавили свет, и Надежда Георгиевна появилась у рампы.

Она поздравила своих учеников с Новым годом, пожелала им удачи и назвала имена тех, кто в первом полугодии радовал своими успехами школу.

Услышав имя и фамилию Антонины Кулагиной, Толя покосился на свою соседку и увидел, как Тоня откровенно и ясно улыбнулась.

— С золотой медалью хочешь кончать? — спросил он тихонько.

— Если смогу, — прошептала Тоня.

Сабурова говорила о будущей учебе, о том, что выпускному классу надо особенно хорошо работать. Она была уверена, что ее ученики хорошо понимают, для каких больших дел готовит их школа, и не обманут доверия родины.

— Как вы думаете, почему ее все так любят? — спросил Толя, когда в зале уже громко хлопали, а Надежда Георгиевна, улыбаясь, неторопливо уходила со сцены.

— Ну и глупый вопрос! — отрезала Лиза, тряхнув тяжелыми кудрями. — Очень просто: потому, что она добрая.

— А что значит «добрая»? — возразил Анатолий. — Ведь когда ты урока не знаешь, она тебе тройку вместо двойки не поставит. И когда в классе себя плохо ведешь, тоже не спустит. Один раз мне так попало, что только держись… — Он улыбнулся своему воспоминанию и решительно сказал: — Нет, не в этом дело. Ее любят потому, что она нам доверяет.

— Ты умница, Анатолий! — живо обернулась к нему Тоня. — Даже когда она пробирает, недовольна — чувствуется, что на непорядочный, нечестный поступок не считает нас способными.

На сцену вышел Андрей Мохов, председатель драматического кружка, и объявил, что представлена будет комедия Фонвизина «Недоросль». Он назвал действующих лиц и, взглянув на свои ноги, замолчал. Андрейка был в подшитых валенках, и это портило ему настроение.

В зале послышались смешки. Мохов сокрушенно вздохнул и скомандовал:

— Давайте занавес!

Комедия была разучена назубок и шла без суфлера. Декорации писал секретарь комсомольской организации и лучший художник школы Илларион Рогальский. Розовые полосатые обои с веночками и стенные часы он изобразил превосходно. На сцене стояли знакомые всем бюро, круглый стол и кресла Надежды Георгиевны.

Лена Баранова, добродушная кругленькая девятиклассница оказалась очень хорошей Простаковой. Она яростно накидывалась на мужа и брата, защищая Митрофанушку. Коля Белов — Митрофан мешковато двигался, перед тем как сказать что-нибудь — слегка задумывался, а когда поворачивал к зрителям румяное недоумевающее лицо с высоко наведенными бровями, невозможно было не смеяться.

Вся тревога Тони за подругу пропала, едва Женя вышла на сцену. Сначала ее голос звучал неуверенно, но это было правдиво и хорошо: ведь Софья должна была бояться Простаковой. А когда появился величавый и справедливый Стародум, Софья совсем ободрилась и стала даже улыбаться.

Зрители очень сочувствовали Софье. Огромная тетка Матрена Филимонова сказала довольно громко:

— Вот что делается! Со свету девчонку сживают…

Пьеса прошла гладко. Простакова убивалась о сыне, счастливая Софья тихо шепталась с Милоном, и наконец прозвучали заключительные слова: «Вот злонравия достойные плоды!»

Школьники хлопали так, что приводили в смущение родителей. Актеры выходили на вызовы раз десять.

Еще не кончились рукоплескания, как со своего места встал мастер Кротков с прииска Добрый и попросил актеров, чтобы «Недоросль» был показан у них на прииске. У мастера был довольный и усталый вид. Его сын, восьмиклассник Севка, играл Вральмана. Дома он без конца читал комедию вслух. Мастер знал роль сына наизусть и весь спектакль шопотом твердил слова, которые должен был произносить Севка. Он боялся, что сын что-нибудь забудет.

Артистов продолжали вызывать, но мальчики уже начали выносить стулья из зала. Молодежь хотела танцевать.

Женя, скинувшая пышный розовый наряд, в своем простом светленьком платье вошла в зал, когда там было уже просторно и оркестр восьмиклассников на сцене настраивал инструменты.

— Ну, Евгения, тебе прямая дорога в театральное училище! — торопливо сыпала словами Лиза. — До чего замечательно сыграла!.. И голос и походка — все как у актрисы…

Женя улыбалась кротко и застенчиво и взглядом спрашивала Тоню: «Ну как?»

«Хорошо, молодец! Я не думала, что ты так сможешь!» — отвечали ей Тонины глаза.

Подруги стояли посередине зала. Все поздравляли Женю, хвалили ее, и она радостно смотрела на своих друзей: кудрявую суматошную Лизу, беленькую невозмутимую Нину и Тоню, чья похвала была для Жени особенно дорога. И Анатолий, который дружил только с Тоней, а с другими девочками держался вежливо и безразлично, сегодня подошел к ней. Улыбка его была приветливой, и он сказал, что получил большое удовольствие от ее игры.

Подошли ребята из восьмого и девятого классов, тоже довольные игрой своих актеров.

— Ну, вы совсем Женю захвалили! — крикнул Митя Бытотов. — А про нашу Баранову почему ничего не говорите?

— И про Вральмана! Разве плох был Севка?

— Как не говорим! Просто не успели еще! Вральман — умора!

— А Лена Баранова — чудо природы! — провозгласил Андрей Мохов. — В жизни воды не замутит, а какую ведьму Простакову ухитрилась сыграть!

— Вот это-то и значит талант!

Вдруг Тоня молча кинулась к дверям. Женя побледнела и стал протискиваться вслед за подругой.

В дверях стоял ее отец.

— Михаил Максимович, что у вас? — тревожно спросила Тоня. — Женя вас еще не видела. Она испугается…

Но Женя уже сама схватила отца за рукав. Она ни о чем не спрашивала, только смотрела на него.

— Нет, нет, Женечка, не волнуйся. Маме лучше. Сейчас с ней доктор Дубинский… Она даже уговорила меня пойти узнать, как ты тут… Жалко, что не смог я поглядеть на тебя.

— Замечательно играла Женя! Прелесть! Как жаль, что вы не видели! — закричали кругом. Перед Михаилом Максимовичем стояла его взрослая красивая дочь. Лицо ее порозовело и казалось чуть влажным от плохо стертого вазелина. В темных глазах еще не исчезло выражение тревоги, вызванной появлением отца. Кругом толпились ее друзья. Михаил Максимович был растроган, ему хотелось обнять дочку и сказать ей, как он говорил, когда она в детстве, наплакавшись, затихала у него на коленях: «Все будет хорошо, девочка, все будет у нас ладно, маленькая. Ну, тихо, тихо..