Мария Поступальская - Чистое золото

— А в день Победы?

— Об этом и рассказать невозможно. Тогда в первый раз в небе скрестились цветные лучи — розовые, голубые… и по ним словно огонь перебегает… И все высоко-высоко сошлись. Прожекторы такие работали… А мы как под куполом стоим… И плачем и смеемся…

Черные глаза гостьи так заблистали, такой свет разлился по смуглому лицу, что Тоня подумала:

«Счастливая, счастливая! Вот она видела такое, что на всю жизнь ей хватит вспоминать…»

Татьяна Борисовна стала спрашивать отца о прошлом прииска.

Николай Сергеевич заговорил о давних временах.

— Золото здесь исстари ведется. Сначала старатели-одиночки искали, потом богач Петрицкий здесь участки приобрел, россыпи начал разрабатывать. А одно время и рудное золото добывали… Вам разница-то понятна? Россыпь — это пески золотоносные… Вот тут у нас, недалеко от поселка, шахты. Добыча идет и промывка… А рудное золото — это золотая жила в камне, в руде. Голец наш видели? На нем шахта работала, Лиственничка… У нее история занятная. Вот как было дело…

Жил здесь мужик Федулов. Бедно жил. Охотой кое-как кормился. А не унывал, всё песни пел… И вот принес он из лесу глухаря большого. Женка рада, давай его ощипывать да суп варить. А зоб глухариный девчоночке младшей поиграть дала. Две дочки у них были… Девочка валяла, валяла по полу зоб этот, да и подходит к матери:

«Мам, глянь-ка, что в зобу-то!»

Мать смотрит — а там вместе с семенами да камешками золотины здоровые!

Подивились они. Назавтра пошел Федулов в то место, где глухаря убил, искать начал… Верно: жила наружу вышла. Заявил он находку, стал хозяином. Да Петрицкий, владелец россыпей, живо его обработал. Купил у него участок по тем временам, говорят, задаром. Ну, для Федулова, конечно, это деньги большие были. Только не впрок ему пошли. Начал он пить и самодурствовать. Семью тиранил, жену в телегу запрягал… Так и помер от пьянства. В ту пору простому человеку и с деньгами не было другой дороги, как в кабак.

— Ну, а Петрицкий? — спросила Татьяна Борисовна.

— Петрицкий до самой революции тут распоряжался. Барином жил. Вон Надежда Георгиевна — здешняя уроженка, чай, помнит, как он бывало въезжал на прииск.

— Как же, — задумчиво сказала Сабурова, — отлично помню. На одной тройке сам едет, на другой — хор, на третьей — музыканты… В деревне одной я этот поезд встретила. Возвращалась на каникулы домой… Стала тройка Петрицкого перед воротами заезжей избы, а оттуда штуку целую атласа бирюзового выносят и прямо по грязи расстилают, чтобы он пройти мог.

— Интересно как! У вас тут совсем особенный мир, — промолвила Татьяна Борисовна.

— Отец того вам не сказал, — вмешалась Варвара Степановна, с улыбкой глядя на гостью, — что о такой находке жилы на каждом руднике рассказывают. Везде есть свой Федулов и свой глухарь. Только в иных местах он в рябчика обращается, а то в куропатку…

— Ладно, ладно. Что от старых людей слыхал, то и говорю… Ты мне лучше подложи капустки, — перебил ее отец.

— Скажите, Николай Сергеевич, — спросила Сабурова, — почему же шахта на гольце, эта самая Лиственничка, перестала работать? Я этой истории не знаю. В те годы не жила здесь.

— Именно полная неожиданность для всех была. Руда шла с очень высоким содержанием золота, с сумасшедшим, как мы, горняки, говорим. Иначе и не скажешь… Хозяин на глазах богател. И вдруг узнаем: добыча оборвалась, жила кончилась, взрывают и заваливают шахту.

— Ну, а россыпи не скудеют? — поинтересовалась приезжая.

— Сейчас скажу, — ответил Николай Сергеевич и продолжал, обращаясь к Сабуровой: — А я до сих пор не верю, Надежда Георгиевна, что в Лиственничке ничего нет. Моя бы воля — откопал бы ее.

— Ну, сел на своего конька! — засмеялась мать.

— Что поделаешь! Может, это стариковская блажь у меня, а нет-нет, и призадумаешься… Вы спрашивали про россыпи, Татьяна Борисовна? Нет, они не скудеют. По окрестным речкам, ключам располагаются… Одни отработаются, другие выявятся. И увеличиваем все время добычу. Да как же иначе? Ведь работа совсем другая стала. Разве прежде так работали? Я сам откатчиком когда-то был. Каторга! Всю смену породу тяжеленными тачками возишь к подъемнику. Передохнуть нельзя… За день так измучишься, что домой, как пьяный, бредешь. А теперь пожалуйте — транспортеры в шахтах! Широкая лента резиновая бежит по главному стволу и увозит породу… Это такое облегчение! И другие механизмы вводим… Сейчас, я вам скажу, плохо работать нельзя… ну, просто нельзя, грех великий!

Когда речь заходила о переменах на прииске, о новых механизмах. Николай Сергеевич выпрямлялся, морщины на лбу его разглаживались, говорил он громко, уверенно, словно молодел. Тоня ласково смотрела на отца. Очень он ей нравился в такие минуты.

Из-за стола встали поздно. Татьяна Борисовна ушла к себе. Отец засветил фонарик и пошел провожать Надежду Георгиевну. Мать убирала посуду.

Тоня подошла к окну. Ветер совсем утих. Падал медленный снег. Тяжелые хлопья не кружились, а, повисев в воздухе, опускались на землю равномерно, непрестанно. Казалось, что за окном идет большая, хорошо налаженная работа.

Тоня засмотрелась. В доме было тихо. Только изредка слабо и скорбно вскрикивал ягненок.

— Снежком-то все прикроет… — вдруг сказала мать, — и горе и радость… Иди-ка спать, доченька.

Светлым и прекрасным был первый день нового года.

Огромные серебряные деревья стояли неподвижно. Наверное, Новый год покрыл их за ночь сахарной глазурью. К утру сахар застыл и солнце заиграло на нем.

День красовался, похожий на расписной, белый с розовым, русский пряник.

Каждая самая крохотная веточка была обведена белой каймой инея. Даже усики пустых колосков, торчащих из-под крыши сарая, покрылись легким сквозным кружевцем.

Тоня вышла во дворик и выпустила из хлева гусей. Вымазанные кормом, грязно-желтые, ослепленные светом, они с громким гоготаньем вышли на улицу, все сразу сели в сугроб и замолкли. Тоня долго смотрела, как они чистились, купая грудь и шею в снегу.

На улице раздался звонкий лай. Во двор шмыгнул, распушив хвост, толстый соседский кот. Ему был известен лаз в крыше кулагинского хлева. Кот повадился воровать у птиц корм и знал время, когда мать высыпала курам теплую мятую картошку.

Он мчался сильными прыжками. За ним бежал лохматый пес Тявка. Высоко подпрыгнув, кот очутился на крыльце, потом на окне. Он вцепился в наличник и на секунду повис, закрыв пушистым пузом стекло и обернув к врагу круглую решительную морду.

Тявка с лаем разбежался, подняв снежный вихрь, зачихал и, сконфузившись, с нарочитой поспешностью ушел со двора. Кот проводил его опытным взглядом, подтянулся на сильных лапах и ушел в свой лаз.