Владимир Орлов - О смелой мысли

В южных пустынях часто бушует песчаный ураган — самум. Бешено крутится смерч раскаленного песка. Всюду забивается песок — в уши, в ноздри, в глаза, скрипит на зубах.

И арабы говорят, что человеку, пережившему самум, можно простить все, даже убийство.

В тихих комнатах не бушуют песчаные бури. И все-таки нет в доме такого закоулка, в который не проникла бы. пыль. Будто пылинки не мертвые частички, а живые, юркие существа, и до тех пор бегают на своих проворных ножках, пока не залезут куда-нибудь в самую дальнюю щель и там не заснут.

Как бы ни было узко бутылочное горло, но поставьте бутылку в чулан, и сейчас же в нее наберется пыль.

А глухие молочные колпаки электрических ламп, как ни странно, сильнее пылятся внутри, чем снаружи.

Но зачем далеко искать.

Возьмите карманные часы. Все там закрыто наглухо. Если даже и есть какое-нибудь отверстие, то уж самая незначительная, самая незаметная щелка.

Но бывает — идут, идут часы и станут. Часовщик недовольно морщит нос.

— Пылищи, — говорит, — пылищи сколько накопилось!

Надо чистить механизм.

Ну как, скажите, могут пылинки пробраться в узкую щелку, расползтись внутри по самым укромным углам, заклинить оси, застрять в зубцах и затормозить упрямый механизм?

Тайна в том, что вещи дышат.

Дышат и карманные часы. Перед сном их вынимают из кармана и кладут рядом на стул. Воздух внутри часов остывает и сжимается, и сквозь щелку засасывается внутрь наружный воздух.

Это вдох.

Утром снова кладут часы в теплый карман. Воздух в часах расширяется и тихонько выходит из щелки.

Это выдох. Часы вздохнули.

Так же дышат бутылки.

День теплее, чем ночь. Днем воздух расширяется и выходит из горла, получается выдох. Ночью воздух сжимается, получается вдох.

Бутылка вздыхает один раз в сутки.

Глубоко и часто дышат глухие ламповые колпаки. Они вздыхают каждый раз, когда внутри зажигается и гаснет горячая электрическая лампа.

Вдох — выдох, вдох — выдох: вещи дышат, дышит каждая щель. Вместе с воздухом внутрь вдыхается пыль. А обратно выдыхается чистый воздух — пыль оседает внутри.

Империалисты столько злобы накопили ко всему миру, что готовы насытить ею все, даже пыль.

Американские империалисты выдумали бактериологическую войну. Они разбрызгивали по земле капли бульона, зараженного бактериями страшных болезней. Капли подсыхали, бактерии смешивались с пылью. С земли подымалось пыльное облако и несло заразу и смерть.

Империалисты готовят радиоактивную войну. Они делают радиоактивными пылинки и собираются пускать по ветру клубы ядовитой пыли.

Империалисты стараются сделать еще более злобной и без них злобную пыль.

Взгляните на пыль в микроскоп и увидите собрание всех родов оружия: крючья, копья, кинжалы, ножи, кристаллики ядов. Пыль впивается в легкие тысячами ножей, тысячами крючьев раздирает ткани.

Пыль угрожает жизни людей, и люди объявляют войну пыли.

В этом деле впереди советские ученые.

Люди в пыльных цехах надевают маски, похожие на противогазы.

Все автомобильные моторы тоже работают в противогазах, потому что для моторов пыль также вредна, как для людей. Острые пылинки, более твердые, чем сталь, засасываются в цилиндры, где впритирку взад и вперед ходит поршень, и царапают, режут, истирают гладкие стенки — губят мотор. И моторам приходится дышать сквозь особые защитные фильтры.

В больших городах сотни моечных и уборочных машин чистят, скребут, моют мостовые.

Пыль приклеивают к земле ежедневной поливкой улиц.

В заводских цехах у пылящих машин на страже стоят пылесосы.

Пробуют ловить тучи угольной пыли, вылетающей из фабричных труб.

Это большая хитрость. Нельзя заткнуть ватой заводскую трубу. Тут помогает… гребешок. Гребешок, которым расчесывают волосы, заряжается электричеством и начинает притягивать легкие бумажки. В заводские трубы вставляют гигантские подобия гребешков.

Гребешки постоянно заряжают электричеством, и они притягивают к себе пролетающие мимо пылинки.

Так попадает в ловушку злобная пыль.

Что бы вы сказали, если бы кулек с сахаром взял и снялся бы со стола и пошел летать по воздуху?

А ведь что-то в этом роде и бывало на сахарных заводах, особенно в цехах, где распиливают сахар.

Сахарная пыль, словно снежная пороша, крутилась в воздухе. И если бы подождать, пока уляжется эта сахарная пурга, а затем смести весь сахар, как сметают снег с улиц, намелась бы немалая куча.

Никаких особенных запретов не было в цехе, одно не разрешалось — курить.

За курение — увольнение. Строжайше запрещалось курить.

Как на грех, пришел в цех новичок. Такой заядлый курильщик, что и часу не мог прожить без табаку.

А тут — ни затяжки: работай и терпи. Терпит час, терпит другой, мочи нет терпеть! Огляделся кругом: пол — каменный, машины — из железа, вроде и гореть нечему.

«Эх, — думает, — зря людей мучают!.. Затянусь разок».

Папиросу в зубы… Спичку.

Бах!

Стекла вдребезги! Двери вон!

Будто снаряд в цехе разорвался.

На заводе кричат: «Авария! Пыль взорвало! Взорвалась сахарная пыль!»

Может быть, и чай опасно пить вприкуску — вдруг да взорвется во рту кусок?

Не пугайтесь. Если даже специально жечь сахар, то и тогда ничего не случится. Он спокойно расплавится, а затем сгорит тихим голубым огнем.

В сахаре — крупные кристаллы, и лежат они тесно друг к другу. В толщу огонь проникнуть не может. Он там задохнется от нехватки воздуха, в тесноте между кристаллами. Сахар горит снаружи, медленно, слой за слоем.

Иное дело пыль.

Тонкие пылинки плавают в воздухе, и сгорают они в один миг — какое там! — в одну тридцатитысячную мига. В тридцать тысяч раз быстрее, чем успеет мигнуть человек. В одну стотысячную секунды превращаются пылинки в крепко сжатый раскаленный газ.

Расширяясь, бьют взрывные газы по сторонам — вышибают окна и двери. Происходит взрыв.

Есть еще одна грозная пыль — мука. И порою на мельницах громыхают страшные взрывы.

Из муки пекут булки, и мы их храбро едим за обедом.

Не считайте, что жуете подрывные шашки.

Хлеб и сахар не взрываются, но только до тех пор, пока не превратятся в пыль.

Пушками обычно пробивали бреши и дыры, и, наверное, шутником признали бы пушкаря, который попытался бы той же пушкой эти бреши и дыры латать.