Мария Мартиросова - Красные, желтые, синие (сборник)

– Мама? – спрашивал у Наргиз стриженный наголо мальчишка.

У Наргиз по щекам текли слёзы, она вытирала их плюшевым медвежонком.

– Всё, спать, – распорядилась директор. – Марш по кроватям. Света, Армен, Боря, Эльдар, Федя!.. Шефы придут к нам ещё. Потом, когда не будет тихого часа.

Мы медленно отступали к дверям. Дети уже лежали в кроватках и смотрели на нас во все глаза. Поэтому мы пятились, не могли повернуться к ним спинами.

Игрушки мы оставили в кабинете директора. А когда проходили мимо спальни, оттуда выбежал босой Джаванширов негритёнок и начал совать нам цветные карандаши. Поломанные, отточенные, длинные, короткие… Мне достался жёлтый. А Джаванширу негритёнок подарил длинный хорошо отточенный красный!

Мой самый большой друг – Гриша Рубинер. Наша классная говорит, что мы с ним – как иголка с ниткой, везде вместе. Сидим за одной партой, болтаем на переменах, ходим друг к другу в гости. В классе к этому так привыкли, что уже года три как не дразнят нас женихом с невестой. А однажды, когда Наргиз предложила девчонкам объявить мальчишкам бойкот за то, что они сбежали с субботника, я отказалась. Как же я могу с Гришей не разговаривать?

Все в классе считают, что Гриша – жадина. Не мчится, как все, после уроков в кино или за мороженым. И ещё на переменах ест домашние бутерброды. Но я-то знаю, что жадность тут ни при чем. Когда мы скидывались, чтобы пойти в Дом ребёнка, он первый предложил сдавать не по рублю, а по трёшке. И даже мне одолжил. Просто Гриша копит деньги на книги. Он покупает их в магазинах, по макулатурным талонам, с рук. У него дома настоящая библиотека. Бо́льшую часть, ясное дело, купили родители. Но есть и Гришкины полки тоже. Гриша ужасно дорожит своими книгами. Если и даёт мне что-то почитать, каждый раз напоминает, чтобы я не забыла про обложку.

Раиса Иосифовна, Гришина мама, очень рада нашей дружбе. Она говорит, что это необычайно благотворное взаимовлияние. Мне Гриша не даёт скатиться на тройки, а я препятствую его превращению в дистрофика. Когда я прихожу к Рубинерам, Раиса Иосифовна немедленно усаживает нас за стол и заставляет съесть полноценный обед. Полноценный обед – это суп, фаршированная рыба или кусочек куриной грудки и чай с каким-нибудь «полезным» вареньем. Я уплетаю всё это за обе щёки. Глядя на меня, ест и Гришка.

Раиса Иосифовна иногда спрашивает меня про папину работу. Ей интересно знать, как папа пишет свои статьи. Действительно ли директор мебельной фабрики такой жулик, как про него напечатали, и не ожидается ли денежной реформы? Я стараюсь ответить на все вопросы подробно и аргументированно. Но однажды Гришина мама спросила у меня ужасно глупую вещь:

– Ну, что папа говорит про Карабах? Неужели до резни дойдет? Ужас! Сегодня на базаре такое говорили!..

Тогда мы все жили в одной стране, и Карабах был автономной областью Азербайджана. Говорят, когда-то он принадлежал Армении. Когда началась перестройка, карабахские и ереванские армяне потребовали Карабах обратно. А в Баку считают, что это исконная азербайджанская земля. И что армяне хотят присвоить чужое. И если так пойдёт дальше, то кое-кого придётся поставить на место…

– Раиса Иосифовна, не верьте всяким сплетням. Какая резня?! Мы же в XX веке живём! Ещё Варфоломеевскую ночь припомните! – ответила я.

Так говорил и папа, когда напуганная слухами мама возвращалась с базара. Но папа-то лучше знает! Он ведь у меня журналист, а значит, владеет самой достоверной информацией.

Услышав папины слова, я сразу полезла в энциклопедию. Что там за Варфоломеевская ночь такая? Ага: «События Варфоломеевской ночи – позорное пятно на славной истории французского государства…» В эту ночь французы-католики убивали французов-гугенотов. Представьте, из-за евангельских текстов! И ещё у них религиозные обряды отличались. Сколько же тогда народу погибло!

Но дальше шло, что Варфоломеевская ночь случилась несколько столетий тому назад. И мне сразу стало легче. Нет, папа прав: такое сегодня точно невозможно. Как-никак конец XX века на дворе…

Папа часто брал меня на демонстрации. 7 Ноября и 1 Мая мы шли в колонне редакции «Бакинский рабочий». Папа нёс транспарант, я размахивала розовым гигантским цветком из гофрированной бумаги. Радостные крики разносились по улицам. Я замечала в окнах улыбающиеся лица людей, оставшихся дома. Мы доходили до площади Ленина, оглушительно и дружно в ответ на «Да здравствует!» кричали «Ура!». А потом сдавали транспаранты и искусственные цветки и торопились домой. По дороге папа покупал для мамы тугой пучок холодных мокрых ландышей или пахучих пурпурных хризантем – в зависимости от того, весной или осенью происходило дело.

А в 1988 году демонстрации начались задолго до ноябрьских праздников. Из-за Карабаха. Папа то и дело повторял, что ничего ужасного в этих демонстрациях нет. Ведь сейчас не культ личности, не застой, а перестройка и гласность. А в демократическом обществе любой имеет право на выражение своего мнения, тем более нельзя запрещать мирные демонстрации. Но каждый раз, когда с улицы доносился тяжёлый мерный топот и ритмичное, по слогам: «КА-РА-БАХ!», мама бледнела и наглухо задёргивала занавески.

У нас в классе появилось двое новеньких. Годом раньше их, наверное, ни за что не взяли бы в наш класс, ведь у нас и так полно народу – тридцать четыре человека. Но несколько дней назад освободилось два места, и новеньких приняли. Они уселись за последнюю парту в среднем ряду. Молчаливые, неулыбчивые, без учебников и тетрадей.

– Из Армении, – сказал Гриша, осторожно оглядываясь назад. – Беженцы.

Теперь каждую перемену весь класс – кто незаметно, а кто и в открытую – рассматривал новеньких. Джаваншир вертелся около их парт, прислушивался к негромким разговорам, то и дело вставляя вопросы:

– А правда, что армяне там над вами издевались? А сколько азербайджанцев в вашем селе убили? Вы теперь за это бакинским армянам мстить будете?..

Новенькие не отвечали. Только изредка перебрасывались между собой короткими азербайджанскими фразами. По-русски они говорили плохо. Из-за этого учителя их почти не вызывали.

Раньше за этой партой сидели близнецы Даниеляны, Тигран и Ерванд. Они на переменах каждый раз какой-нибудь номер выкидывали: то разыграют кого-нибудь, то математичку изобразят. Мы все ухохатывались. И сейчас, чуть перемена, я по привычке поворачиваюсь к их парте. А там совсем другие, незнакомые ребята. Даниеляны ведь переехали в Краснодар.

Когда я дома про Тиграна с Ервандом рассказала, мама страшно всполошилась, сказала, что и нам стоит поискать варианты обмена. У нас ведь хорошая квартира, в центре города, с отдельными комнатами, со всеми удобствами… Но папа вдруг резко и отрывисто произнёс: