Николай Тихонов - Военные кони

Чайничек любил идти боком, косясь одним глазом назад. Не доходя до прута, он споткнулся, прыгнул налево и обнёс всадника. Напрасно Корнилов, сидевший на нём, махал шашкой: в этот день на Чайничка напало упрямство.

Тогда, обиженная за товарища, рванулась кобыла Облигация. Тяжело дыша и волнуясь, она шла плавно, как птица. У её хозяина Мармора была своя уловка. Он рубил лучше всех, но рубил по-казацки, сплеча. Это строго запрещалось. Поэтому сначала он подымал руку с клинком высоко и прямо. Но у самого места переносил он руку вбок и налево и рубил так, что прут свистел в воздухе, перевёртываясь.

Так мчался Мармор, почти выбрасываясь из седла, с перекошенным лицом, и свистел при этом. Все гусары завидовали его рубке, и у него в эскадроне было много последователей.

За Мармором Авдеев поднял в галоп Чурила. Ему очень хотелось рубить так же лихо, как Мармор. Он так же занёс шашку и ударил слева направо и даже засвистел. Чурило, опьянённый морозом и гонкой, пыхтя, перелетел поле. Но сзади бежали за Авдеевым гусары и кричали:

— Ухо отрубил, ухо отрубил!

Авдеев посмотрел, растерявшись, на коня. Правого уха как не было. Тонкие струйки чёрной крови замёрзли, и брызги её запеклись на его шашке. Слез Авдеев печально и повёл коня в лошадиный лазарет, на перевязку. В лазарете кашляли, зевали и стонали лошади.

— Калеку привёл, только и знаете калечить, — сказал ему старый ополченец в разорванной папахе, потряхивая сивой бородёнкой.

— Сам ты калека, — зашипел Авдеев, — подавай фельдшера.

— А вот и не подам, — отвечал ополченец, — не лайся, не на такого напал…

— Шантрапа, — закричал Авдеев, — зарублю! Раненому отказываешь…

Человек в халате вышел из станка с громадным деревянным градусником на верёвке и строго сказал ополченцу:

— Опять недоглядел за четвёртым номером; опять температура сорок градусов…

Ополченец откашлялся и ответил:

— А по-моему, четвёртому номеру как раз помирать пора.

— Давай пациента, — приказал человек в халате, увидев Авдеева.

Пациента подвели к нему. Чурило волновался уже потому, что рана оттаяла и сильно чесалась. Белый халат ему вовсе не понравился.

Фельдшер вынул из кармана палочку с верёвочной петлёй и стал накручивать Чурилину губу на палочку. Искры посыпались Чурилу на нос. Он так остолбенел от этой незаслуженной боли, что забыл, как переставлять ноги. Фельдшер дал держать палочку Авдееву, а сам промыл карболкой рану, намазал её густой белой мазью и сказал спокойно:

— До свадьбы заживёт…

Чурило, удручённый, вернулся в конюшню. Напрасно слева дёргал его за гриву Чирий, а справа беспокоился Чайничек. Чурило растерянно взглянул на них и отодвинулся в сторону.

Между тем вахмистр Седов сказал Авдееву:

— На два часа закатал тебя под шашку Клеопин за ухо…

Клеопин был командиром эскадрона.

— А мне наплевать, — ответил Авдеев, — постоим как шёлковые.

— Да только Клеопин велел перед его домом стоять…

— Как перед домом! На морозе? Права не имеет — пятнадцать градусов мороза! Ветер! Я же замёрзну…

— Пойди поговори с ним. Он всегда особенное любит. Говорить тут не приходилось…

— Ладно, — пробурчал Авдеев, — поедем на фронт, я тебе первую пулю не пожалею!

Гусары обступили вахмистра.

— Седов, а Седов, когда же банные деньги будут? За амуницию тоже полагается.

— А разве я знаю? — усмехнулся Седов. — Не напирай.

— А кто же знает? По тридцать копеек на человека — это, брат, на махорку в самый раз. Кто их зажилил?

— Пойди спроси у Клеопина…

Солдаты начинали шуметь.

— Смирно! — закричал вахмистр. — Время военное. Бунтовать ещё вздумаете!

И он ушёл, играя темляком шашки и звеня новенькими шпорами.

— Знаем, где деньги, — сказал Авдеев ему вслед, — шкура со шкурой всегда столкуются… С нищих грабят…

Долго ещё гудели гусары, а на вечерней уборке вернувшийся с мороза Авдеев оттирал уши и нос, чистил Чурила, переминавшегося с ноги на ногу, и говорил Мармору и Корнилову:

— Житья нет вовсе. Под городом живём — города не видим. Сахар задерживает. Банные, чайные, амуничные прикарманил, бьёт нашего брата…

— Чего столпились! — закричал вахмистр. — Иди по лошадям! Я за вас чистить буду?..

Ему в спину поднялись три кулака.

Лошадей сгоняли на водопой, потом притащили соломы, потом насыпали лошадям овса, потом ушли из конюшни.

Сквозь щели дул ледяной ветер. Звёзды были большие, как конские глаза. В эту ночь только Облигация, Чайничек и Чирий путешествовали по конюшне. Чурило печально стоял в углу станка и тёрся о стенку головой.

— Чем кормишь? — закричал Авдеев кашевару. — Гнилой чечевицей кормишь!..

— Поешь и такую, — ты, брат, не Клеопин, чтобы курицей питаться, — огрызнулся кашевар. — Если завтра привезут из города провиант, — может, какой гнилой козёл перепадёт, — я тебе форшмаку состряпаю… Теперь и на войне чечевицу жрут…

— Так и жри сам, — сказал Авдеев, встал с места и вылил весь бак в бочку для помоев.

— Сыт ты, значит, паренёк, — начал кашевар. — А за такие штуки можно и эскадронному сказать…

— Пойди, — закричал Авдеев, — скажи ему, иди, кухонная крыса!

Кашевар Петрушкин отступил, серея, и стал бить кулаком о стол от злости.

В эту минуту протяжный и гулкий звук трубы зазвенел между конюшен.

Все встали из-за столов.

Трубач играл сбор.

— Тревога! Что это значит? Тревога!

Солдаты бежали со всех сторон, перекидывая на ходу винтовки за плечи, звеня противогазами и шашками, застёгиваясь и ругаясь впопыхах.

Лошадей седлали как на пожар. Чирий ещё жевал овёс, когда ему в рот въехал мундштук. Облигация валялась на полу, и её подняли ударом в бок. Чурило стонал от боли и мычал, но Авдеев был беспощаден. Чайничек ударил ногой Корнилова и получил по лбу потниковым ремнём.

Переполох стоял страшный. В самый разгар переполоха над всем грохотом вырос Седов.

— Куда едем? Что значит тревога? — спрашивали его.

— Не разговаривать, — кричал Седов, — смирно!

Он был бледен и нелепо размахивал руками, чего с ним никогда не случалось.

— Выходи без лошадей — стройся!

Гусары стояли в смятении от неожиданности. Тишина висела над рядами эскадрона. Ни одна винтовка не звякала.

— Стоять вольно, — закричал вахмистр, — я иду к эскадронному!

Эскадронный жил за холмом в большой старой даче.

Солдаты свёртывали махорку, плевались и не знали, что думать.

Из-за горки выглянула фигура вахмистра.

— Бери патроны из цейхгауза, надевай тёплые портянки. У кого нет папахи, каптенармус даст папаху. Живо!

Каптенармус расколачивал узкие, длинные ящики и раздавал патроны. Жёлтые коробки разбирались солдатами с любопытством и ожиданием.