Исаак Радовский - У самого синего моря

Томка и Павлик убежали на улицу. А Рита все ходит за мной и тихо спрашивает:

— Дядя Володя, может, я вишен вам нарву?

Но вот во двор влетели Павлик и Томка.

— Тетенька несет телеграмму! Она уже за углом, — радостно кричали они.

Я бросился на улицу. Девушка еще издали помахала мне синим листком телеграммы.

Черные буквы на узкой белой ленте прыгали и смеялись вместе со мной.

ПОЛНЫЙ ПОРЯДОК. МИШУТКА С НАМИ. ВЕРНЕМСЯ ПОСЛЕЗАВТРА. КРЕПКО ЦЕЛУЕМ. ВИКТОР. МИША.

Когда я снова увидел Мишку, мне показалось, будто мы были с ним в разлуке целую вечность.

Мишка первым делом открыл жестяную коробку и высыпал передо мной все свои сокровища.

— Вот посмотри, папка, вот удивись! — осторожно протянул он мне засушенную стрекозу.

Кроме стрекозы, в коробке лежали маленькие круглые камешки, собранные в Сочи, семена, добытые из кипарисовой шишки, белые лепестки магнолий, крошечная электрическая лампочка, подаренная Мишке радистом с теплохода, и много других ценных вещиц.

А Виктор тем временем рассказывал:

— Понимаешь? Прибегает ко мне радист. Сует твою телеграмму. Я сразу догадался, в чем дело, и говорю ему: «Ну, Паша, поднимай все вверх дном, а мальчишку найди!»

Он под козырек.

— Есть, говорит, перевернуть все вверх дном!

И начал «переворачивать».

Пять раз объявление давал — не видал ли кто мальчика в синей матроске и белой бескозырке с надписью «Герой».

Потом зашел в кубрик, показал телеграмму ребятам. Те стали искать. Все-все осмотрели — не нашли. И вдруг — здравствуйте, пожалуйста! Какой-то белобрысый мальчуган тащит твоего Мишку из библиотеки.

А он идти не хочет. Упирается, плачет!

— Ну, вот еще… — обиделся Мишка. — Я вовсе не плакал. Это я так просто, чтобы он меня отпустил.

Виктор взъерошил и без того растрепанные Мишкины волосы и продолжал:

— Оказывается, он под столом в библиотеке спрятался. Это чтобы матросом остаться, понимаешь?

Я засмеялся, схватил Мишку на руки и крепко прижал к себе.

Он исподлобья глянул на меня светло-карими глазами и сказал:

— Смотри, папка, ты мне еще стрекозу сломаешь!

Есть у нас с Мишкой одно любимое местечко, куда мы приходим только вдвоем.

Там, где кончается парк и начинается море, где крутой обрывистый берег обступают старые-престарые липы с корявыми потрескавшимися стволами, нашли мы однажды небольшую зеленую скамью.

Пожалуй, сразу и не скажешь, почему так полюбилась нам эта скамья.

Может быть, потому, что ее трудно заметить среди пышных кустов желтой акации, сирени и жасмина. А скорее всего потому, что стоит она у самого синего моря и отсюда открывается безбрежный простор.

Море совсем близко. Оно лежит внизу, под обрывом, и приветствует нас шумом прибоя.

Синими волнами подкатывается оно к нам поближе, с грохотом разбивает их о скалистый берег и обдает нас брызгами соленой воды.

Как-то раз под вечер, подошел ко мне Мишка и сказал:

— Пойдем, папка, посидим у самого синего моря?

— Ну что ж, пойдем, — согласился я.

Когда проходили мимо школы, Мишка остановился у витых железных ворот и вот уже в который раз удивленно спросил:

— А правда, папка, что вы с мамой учились в этой самой школе?

— Ну, конечно, правда.

Мишка долго стоял возле школы, заглядывал в сад, и я, ожидая, пока он насмотрится, присел на теплые серые камни школьной ограды.

Он тут же вскарабкался ко мне на колени, обнял за шею, заглянул в глаза и попросил:

— Расскажи что-нибудь про маму…

Я прижал его к себе:

— А ты что, соскучился?

— Ой, папка, соскучился…

— А что ж рассказывать… Она ведь все равно забыла нас и ничего не пишет, — сказал я.

— Напишет, папка! Обязательно напишет, — горячо заступился за Лену Мишка и, подумав немного, добавил: — А ты все равно расскажи, пусть даже и не напишет…

Я посмотрел на Мишку и улыбнулся: такие же как у Лены, карие глаза, смешной курносый нос, такие же русые растрепанные волосы. И как я люблю их обоих!

— Смотри, папка, — встрепенулся вдруг Мишка, — вон та тетенька идет, что на почте работает.

Девушка тоже заметила нас и приветливо махнула рукой.

— A-а… люди, ждущие письма от Лены, здравствуйте! Бегите на почту. Там кое-что есть для вас.

— Да неужели правда? — обрадовались мы и побежали на почту.

— Ну вот! Я же говорил, что мама нас помнит! — ликовал Мишка.

На почте были два письма и посылка. Письма от Лены и посылка — тоже.

Дома Мишка терпеливо ждал, пока я распечатывал и читал письма.

Одно было написано для меня, другое — для Мишки. Он долго разглядывал крупные печатные буквы и все просил, чтобы я читал ему снова и снова.

А писала Лена о том, что вернулась уже с экспедицией в Москву, но приехать к нам все равно не сможет, потому что работы у нее хватит на целый месяц.

В конце Мишкиного письма Лена приписала:

«Дорогие мои мальчишки, если бы вы приехали домой — это было бы чудесно! Я страшно соскучилась о вас».

Перечитали мы несколько раз эти строчки и решили «Надо ехать».

Отпуск мой кончается через неделю — и Лену мы здесь уже не дождемся.

А раз так, то завтра покупаем билеты, а послезавтра — прощай море!

Мишка спрятал свое письмо в жестяную коробку, где хранились его сокровища.

Оба конверта Мишка сначала надул, а потом звонко хлопнул ими. Раздались два громких выстрела — бах, бах!

После этого мы стали распечатывать посылку.

В ней были конфеты, печенье, пастила. А на самом дне — небольшой сверток с надписью: «Для Мишутки».

Развернули — а там новые желтые скрипучие сандалии.

— Вот это да! — обрадовался Мишка. — У меня теперь их двое будет!

Я засмеялся:

— Помнит и любит нас, оказывается, Лена. Писал я ей, что ты износил сандалии, а она тут же позаботилась — прислала.

Надел Мишка самые новые сандалии и говорит:

— А все-таки давай, папка, сходим к морю. А то мы шли, шли — да так и не дошли.

На юге темнеет неожиданно и быстро.

Мы еще только подходили к нашей любимой скамье, а уже на землю опустились сумерки.

И сразу все изменилось вокруг.

Кусты жасмина казались теперь гуще, а старые липы словно поднялись еще выше и еще теснее столпились у скамьи.

Море стихло, задумалось.

Сбежали мы с Мишкой по обрывистому склону, зачерпнули полные пригоршни душистой теплой воды и подбросили ее высоко вверх.

Разлетелись в разные стороны светящиеся брызги и рассыпались в сумерках таинственными зеленоватыми искрами.

Мишка радостно засмеялся и посмотрел в сторону моря.

Там, недалеко от берега, чернеет на фоне синего неба высокий гранитный утес. И на самой вершине его стоит памятник, над которым неугасимо горит яркое голубоватое пламя.