Наталья Крудова - Из какого копытца напиться

— Заверни! — приказал он шоферу.

Шофер дал задний ход и свернул по указателю: «Аэропорт». На поле не было ни одного самолета. Но прямо на взлетной полосе лежали три коровы, рядом паслись лошадь и козел.

— Скажи, чтобы это безобразие убрали, — приказал он шоферу.

Шофер постучал в дверь здания. Дверь приоткрылась. Шофер говорил тихо. Ему отвечал мужчина громким, сварливым голосом: «Колька, ты подрасти еще, сопляк. Нашел кому замечание делать. Самолет только завтра днем будет. Пусть жрут. Скосить надо, говоришь? Ах ты указчик!»

Сначала появились две руки, схватили шофера за рубашку на груди и сразу отпустили. Из двери вышел дядька, хромая подбежал к машине и охотно, словно только и мечтал исполнить приказание, доложил:

— Я мигом, Александр Васильевич. Правильно, нечего скотине в официальном месте быть. Могут и полосу об-п-пачкать.

Возле каждого поселка Александр Васильевич говорил: «Сюда заверни».

Он выходил ненадолго, заходил в здания и скоро выходил оттуда в сопровождении двух или трех человек. Что-то говорил им, показывал в сторону рукой, видимо, на какой-нибудь объект, и, ни разу не улыбнувшись никому, опять садился в машину. Нас он не замечал совсем, будто мы были неживые, как наши мешки. Мне от этого было обидно. Я старалась внушить себе, что просто он занят, ему не до нас. А может, он правда не видит нас, занятый своими мыслями? И я стала кашлять громко, так, что не услышать меня было просто невозможно. Александр Васильевич, не оборачиваясь, покрутил на дверце ручку и закрыл окно. В машине сразу стало очень душно. Было и без того жарко, а Александр Васильевич сказал шоферу:

— Коля! Закрой окно!

— У меня вынута рама, — ответил шофер.

— Вставь.

Он не сказал, как обычно говорят: «Девочка кашляет, может заболеть». Тогда бы я извинилась, сказала бы: «Это я так, в горло что-то попало. Не надо закрывать окна». Но он сказал только: «Вставь!», будто это для него надо закрыть окна. И я не решилась сказать: «Не надо», боясь, что он не услышит моих слов, не захочет услышать. Мама и тетя Зита тоже молчали, — наверное, боялись его так же, как я. В машине было уже невозможно жарко и душно. Пот тек по лицу и между лопатками. Лица мамы и тети Зиты сильно заблестели. Александр Васильевич положил под воротник рубашки платок. Мне стало жутко стыдно за свою глупость. Из-за меня сколько людей задыхаются! А он совсем пожилой человек. И тетя Зита больна…

Мы уже выехали из поселка и набрали скорость. Проехали мимо двух мужчин, идущих вдоль дороги с тяжелыми сумками.

— Ну-ка притормози, — приказал Александр Васильевич.

Он приоткрыл дверь, посмотрел на мужчин и, вдохнув громко, полной грудью свежий воздух, сказал:

— Давай назад, к магазину.

Он вошел в магазин совсем ненадолго, почти сразу вышел. Уже подошел к машине, когда выскочила продавщица. Подбежав к Александру Васильевичу, она визгливо закричала:

— Не губите! У меня дети. В последний раз прошу. Они на вечер, сказали, вино берут. В рабочее время обещали не пить.

— Я вас предупреждал. Не унижайтесь. Передайте магазин Ульяне Степановне. Овцы нестриженые в загоне, голодные стоят, а вы людей спаиваете. Стыдно!

Продавщица плакала, но он сел в машину, и мы опять поехали.

На краю поселка мальчишка тащил на брезенте через дорогу здоровую железяку, наверное, деталь.

— Останови, я выйду, — сказал Александр Васильевич строго.

Мне стало очень жаль мальчика. Наверное, как и мне, ему было лет четырнадцать или чуть меньше. Он был босиком, в грязной рубашке, и лицо, и руки тоже были грязные.

— А ну, стой! — властно крикнул Александр Васильевич и так стоявшему мальчику.

Он подходил к мальчику медленно и сказал жестко, будто ударил:

— Так!

Мама переглянулась с тетей Зитой, а шофер противно засмеялся. Только что женщина плакала, — хотя мне до этого было не очень жаль ее, скорее противно, что она виновата и так унижается, — а теперь он напал на ребенка. Я быстро решила сказать маме: «Доберемся как-нибудь! Не хочу я ехать на этой машине. Или я одна уйду!».

Александр Васильевич забрал из рук мальчишки конец брезента, потянул. «Наверное, мальчик взял без спроса нужную деталь и теперь ему придется худо. Видимо, этот человек не умеет никого жалеть». Мальчишка, к моему удивлению, не плакал, а, наоборот, улыбался, прямо рот до ушей.

— Ну, Толька! — заорал Александр Васильевич, а потом попросил умоляющим голосом: — Ну вот очень тебя прошу, не таскай тяжести. Нужно — лошадь возьми!

— Последнюю деталь заменю, — ответил мальчишка. — Скажете тоже, лошадь. Пока найду ее, обратать надо, привести…

— Я ведь, брат, не понимаю в механике, — сказал виновато Александр Васильевич. — Неужели машину починишь? Она ведь самой никудышной, из списанных была?

— Уже починил. Мария Густавовна на днях смотрела. Деталь мне от нее привезли, заменю сейчас, эта поновее, надежней.

— На днях она выступала для молодых шоферов по радио. Слышал? — как с равным говорил с мальчиком Александр Васильевич.

— Не-а!

— Куда тебе ее подбросить?

— А тутока, к тетке Ульяне, тамока и машина стоит. У ней двор большой.

— Тутока, ты мой милый! Потащим! — с нежностью сказал Александр Васильевич мальчику, и они вдвоем взялись за брезент.

— Александр Васильевич! — сказал шофер.

— Я с Толей пойду, ты езжай сзади, тут рядом.

Мы медленно ехали сзади их. Я откровенно завидовала мальчику. Вспомнила Сережу, пыталась представить его на месте мальчика Толи. Во-первых, Сережа не разрешил бы никому даже дружески накричать на себя, во-вторых, я не представляю его чумазым. Интересно: уважал бы Александр Васильевич Сережу или, как меня, просто не замечал бы? Наверное, надо уметь что-то хорошо делать, чтобы заслужить его внимание. Конечно, и Сережу, и Галю Рассказову он бы уважал. Увидел бы, как они чинят телевизор… а я ничего не умею.

Я представила себе, что увижу сейчас новую, черную «Волгу», в которую нужно вложить только одну деталь с брезента. Раньше эта машина, покореженная, старая, облупленная, уже давно списанная, валялась в канаве. Но ею занялся Толя, и вот сейчас в нее он вложит деталь и новая машина, сделанная уже Толей, помчится по дороге. Вот тут я представляла почему-то Сережу. Не чумазого Толю рядом с чистой «Волгой», а опрятного, подтянутого Сережу. Я смотрела в брезентовую щелочку «газика», пытаясь увидеть красивую машину, краем глаза видела, как мама с тетей Зитой молча укладывают сползшие со своих мест от тряски рюкзаки. Вместо красивой машины на чистых розовых бревнах стоял огрызок от грузовика: кабины и кузова не было, без колес, вместо сиденья ящик, капота тоже не было. Были только соединенные между собой пыльные детали. Должно быть, это мотор, а из него торчал руль.