Наталья Крудова - Из какого копытца напиться

Мама и тетя Зита пошли в райисполком наниматься на работу, а я осталась с бабкой.

Бабка мне очень не нравилась. Мне было неприятно, что она учит маму врать. И почему маме не противно? Сама-то я, конечно, врала по необходимости. Бабушка пошлет в магазин, как назло, встретишь кого-нибудь из знакомых девочек, немного поговоришь, придешь, а магазин закрылся на обед. Или очередь большая. Не знаю, кто как, а я считаю, что лучше обойтись без какого-то продукта, чем долго стоять в очереди. Говоришь бабушке: «Сметаны не было». Из моих ровесников, по-моему, не врал только Сережа. Если дома его просили сходить в магазин, он не шатался по улице, убивая отведенное на очередь время, а отвечал маме спокойно: «Я не пойду!» — «Почему?» — «Не хочу». — «А есть будешь?» — вмешивался папа. «Могу не есть». Когда его мама одевалась, брала сумку, Сережа был спокоен. Я очень неловко чувствовала себя тогда у Сережи. Мне хотелось забрать у его мамы сумку и самой сбегать в магазин. Мне кажется, лучше бы Сережа врал, сказал бы, что уроки делает или что голова болит, а не говорил бы так жестоко: «Не хочу».

Но мне очень-очень неприятно было сейчас, что будет врать моя мама. Какая она пастушка? У нее есть письмо из поселка: «…Очень рады… Преподаватели нам нужны… Жильем обеспечим…»

Тетя Зита едет собирать травы. Наверное, это ее работа. Я еду с мамой, и мы никак не можем доехать, нет машины, и поэтому моя мама будет врать. Сейчас в Ленинграде, недалеко от нашего дома, на стоянке такси, наверняка стоит много машин с зеленым огоньком. В этом есть какая-то несправедливость.

— Чего ты на меня злишься? Эта женщина ваша хворая пришла ко мне, попросила помочь выехать. У меня, думаешь, дел мало? А я раз обещала что-нибудь придумать…

— Придумали, чтобы мама врала? А как тетя Зита к нам приедет, раз стричь овец в другом поселке будет?

— Тетку в конце работы отвезут, куда прикажет. А поселки не далеко. Если бы не багаж, так на лодке перебрались бы. Ну! Твоя мама училка? Вот к сентябрю бы приехали, когда учить надо, — так вас бы аж из Барнаула встретили. Сейчас почет нужным рабочим, всем, кто скот обслуживает. Вот им.

Бабка кивнула на доску «План продажи государству». Там было написано необычное для меня: «Сдать пантов — 7490 кг». Недавно слышала про панты. Но тогда слушала невнимательно и теперь жалела. Рассказывал мне старичок в автобусе по дороге из Горно-Алтайска в Усть-Коксу.

Я сидела между мамой и старичком на заднем сиденье. Тетя Зита — впереди, прикрыв лицо платком. Ей было жарко. Даже мы с мамой через час езды стали «квелыми», как сказал старичок.

— Издалека в наши края? — спросил старичок.

Мама сказала, откуда мы.

— Самолетом?

Мама ответила. Голоса мамы и старичка срывались от тряски. В автобусе было очень пыльно. Окна закрыли, но все равно все было покрыто слоем пыли. Даже кабины шофера не было видно из-за пыли в воздухе. Каждый вдох был неприятен. Легкие не хотели такого воздуха. Челюсти я держала плотно сжатыми: чуть забудешься, расслабишь — и зубы начинают стучать друг об друга. Я сравнила себя с трактористом, вспомнив, как об их работе говорил Борис Сергеевич. И тут же поняла, как это глупо. Наш автобус шел по почти ровной, укатанной дороге, только не асфальтированной. Трактористы — по целине. Я просто ехала, вцепившись двумя руками в поручни. Они — управляли машиной.

Старичок толкнул мужчину на боковом сиденье.

— Слышь, Петр, Петр! Эти из Барнаула аж автобусом едут. Пересели в Горно-Алтайске на другой и опять едут. То-то я сразу приметил: квелые, наверное, лечиться едут. Сначала думал, торговать чем: вещей, как у хорошего купца, набрано. А их утрясло.

Петр оглядывал нас долго и пристально, потом ойкнул, подпрыгнул на сиденье и сказал:

— Но! У меня за час, пока едем, все внутренности в животе смешались. А эта, в подштанниках, что платком накрылась, с ними вроде?

Мама, как и старушкам в Сростках, продававшим укроп на автобусной остановке, объяснила за тетю Зиту, что это не мужское нижнее белье, а модные в городах брюки.

Автобус в Сростках стоял пятнадцать минут. Все пассажиры вышли размяться. Чтобы хоть немного успеть посмотреть места, где жил Шукшин, Дом-музей Шукшина, нужно было ехать следующим автобусом.

«Ты думаешь, я не хочу здесь побывать? — сказала расстроенной маме тетя Зита. — Очень хочу! Но мы в этот автобус еле сели. А вдруг следующий тоже забит и шофер с вещами не захочет брать? Этот же сказал: „Много багажа, не возьму“. Сколько уговаривала я его, помнишь?»

Мама с ненавистью посмотрела на автобус, где лежали вещи, но ничего не сказала.

«…Пантов — 7490 кг», — все смотрела я на доску с планом. Это сколько же штук рогов нужно?

Старичок сказал, когда мы проезжали мимо высоких розовых дощатых ворот:

— Здесь мараловодческий совхоз. Панты срезают с маралов. Знаешь?

— Нет, — призналась я.

— Молодые рога весной режут. «Панты» называются. Он, рог этот, целебной кровью наполнен. Чтоб кровью рог не истек, его сразу в бочку с горячей водой опускают.

До этого я очень испугалась и, чтобы не слушать про кровь, сказала:

— Как красиво выкрашен забор. Розовый!

— Петр! Слышь, Петр! Во мне соседка попалась: то иманов за лебедей приняла, а теперь доски крашены, говорит. Не знает, видишь, что доски из лиственницы такого цвета.

Петр опять заулыбался и что-то сказал соседке. Та — женщине впереди. На меня оборачивались и улыбались.

Иманы — это козы. Летом они пасутся в горах, а на зиму пастухи как-то их собирают с гор и, полуодичавших, пригоняют хозяйкам. Зимой их вычесывают, собирают пух. Все это потом, когда в автобусе вдоволь надо мной посмеялись, мне объяснил старичок. И еще сказал:

— Это ничего, что смеются. Ты не обижайся. Трясет так, пыльно — посмеяться хорошо. Спеть бы, да вместо слов кваканье получится. Но! Так и подумала на иманов, что птички сидят? Правда?

А я действительно подумала, что высоко на скале сидят три белые птицы, белые, как лебеди. Летели, устали, наверное, и сели передохнуть.

Автобус остановился, как назло, у голой горы. Шофер что-то поправлял в моторе, и некоторые пассажиры вышли.

— К обрыву не подходи, — испуганно предупредила меня мама.

Я бы и сама не пошла. Из автобуса я насмотрелась в пропасть, где далеко-далеко внизу блестела река Катунь. Смотрела, пока не поняла, что автобус идет по краю обрыва: шофер может заснуть или не удержать руль — и тогда… И тогда я стала смотреть в сторону, где сидит невидный за пылью шофер, и мысленно просить его: «Миленький, ты держи покрепче руль и только не засни!» Я просила более горячо и искренне, чем до этого: «Ну что тебе стоит сломаться ненадолго возле этого холма в цветах, как огоньки».