Наталья Крудова - Из какого копытца напиться

Я взглянула на маму.

Ее явно не интересовало мое мнение. Она смотрела на сквер за дорогой. Там видны были высокие каменные плиты, к ним поднимались по ступенькам люди.

— Изольда, мы летим самолетом, или я вернусь домой, — решительно сказала мама.

Я представила встречу с Сережей. «Вас так долго не было. Целых три дня». Нет, он бы ничего не сказал, просто усмехнулся. Прищурил бы глаза и усмехнулся. Молча.

А что бы я смогла рассказать о нашем путешествии?

Вместо Москвы видела какого-то поросенка в квартире. И еще проехали место, где работает брат нашего школьного товарища. Потом взрослые поспорили, лететь или ехать, не договорились — вот мы и вернулись.

Тетя Зита помолчала, опустив голову, потом нехотя согласилась:

— Наверное, ты права, дорога автобусом будет утомительной, летим. Только мне в Горно-Алтайске придется проваляться. Резкую смену давления не все здоровые-то люди легко переносят, что говорить про больных.

— Прости, Зита, — сразу уступила мама, — я эгоистка.

Оставив меня с вещами, они ушли в автобусную кассу. В чем-то местные люди отличались от привычных мне ленинградских жителей. Я разглядывала прохожих, стараясь уловить это различие. Вроде одеты они были так же, как и у нас: кто понаряднее, кто попроще. Может быть, здесь меньше спешили и толкались и в этом различие? Или здесь более загорелые, свежие лица? В воскресенье утром у нас тоже не так людно и загорелых немало. Только когда я перестала сравнивать людей из таких далеких друг от друга городов, мне показалось, я поняла в чем дело: меня замечали здесь. Вот прошла пожилая женщина в цветастой кофточке. Голубые цветочки, голубые глаза на сильно загорелом лице. Пока шла мимо, она все смотрела на меня, вскользь окинула взглядом вещи и опять взглянула на меня. Она словно спрашивала взглядом: «Кто ты? Приехала или собираешься уезжать? Почему одна?»

Ее участливое любопытство я поняла, когда женщина свернула за угол. А я на нее смотрела, кажется, равнодушно, по крайней мере, старалась делать вид, что не замечаю. Наверное, если бы можно было сделать так, чтобы она прошла еще раз, я бы у нее что-нибудь спросила. Например: почему в скверике стоят каменные плиты и туда идут люди?

Потом прошел мужчина с красивыми густыми волосами. У мужчины был продолговатый разрез глаз, и я подумала, что он, наверное, алтаец. Он тоже посмотрел на меня участливо и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Он улыбнулся еще, совсем хорошо и открыто, и пошел дальше. Спросить у него про плиты я не решилась: а вдруг он не знает русского языка. Наверное, из-за многолюдия у нас не замечают на улицах друг друга. Тем более на вокзалах. А может быть, это я не замечала других людей? Иногда проходишь мимо знакомых и не узнаешь, пока тебя не окликнут. Мимо шла женщина с ребенком на руках. Девочка была большой, лет пяти. Она спала, обняв мать за шею. Женщина была крепкой, загорелой, с крепкими мускулистыми ногами. Она была босиком. Туфли, совсем новые, несла в одной руке, а другой поддерживала ребенка, словно он ничего не весил.

— У тебя мешок свалится со скамейки, поправь, — сказала женщина.

Я поправила сползший к краю рюкзак тети Зиты. Внутри что-то громоздкое и жесткое застучало.

— Кости везешь, что ли? Гремят в мешке.

— Не знаю. Может, посуда. Не знаю, — ответила я.

— Тут мужчина с двумя детьми не проходил? Мальчик и девочка с ним.

— Не заметила, — ответила я.

— Значит, не проходил. Как можно не заметить? Разминулись. Приехали в город за покупками. Пока я туфли покупала, он машину под мебель пошел заказывать. Наверное, меня пошел искать, а я его. Зачем туфли старые выбросила, дура? А эти жмут. Старые еще хорошие были. Смешно: привезут мебель в село, а нас нету. Увидишь его — скажи: Галя пошла к тетке Лизе.

— Может, он прошел уже?

— А ты-то давно здесь сидишь?

— Давно. Только на людей я недавно смотреть стала.

— Во смешная, а на кого же смотреть? На воробьев, что ли? Ты скажи: к тете Лизе. Его Васей зовут. Узнаешь. У него уши здоровые, в стороны растут.

Ушастый Вася с детьми не проходил. Наверное, он прошел раньше. Как я могла объяснить Гале, что я в большом городе всегда смотрела на людей почти как на волны: увидела — и тут же забыла, как человек выглядел.

Я так усиленно высматривала и в ближних и в дальних редких прохожих Галиного мужа, что маму с тетей Зитой увидела, только когда они подошли ко мне.

— Кира, а ты обгорела, — сказала мама. — Не больно? Лицо просто пунцовое.

— Очень прошу, не долго! Я буду волноваться, — просила тетя Зита. — Полтора часа промелькнут…

Мы с мамой перенесли вещи ближе к автовокзалу, оставили с ними тетю Зиту.

— Умоляю, — крикнула она нам вслед, — не долго!

Мы шли к красивому зданию, что понравилось мне.

— Чистый город, — заметила мама. — Обидно: почти как с Москвой получается. Я думала, пробудем здесь хоть сутки, город посмотрим. Зита боится пропустить цветение нужных ей растений для лекарств. А наверстать время самолетом тоже нельзя. С канистрой в самолет не пустят.

— Почему так мало людей? — спросила я.

— Многие на работе еще. Потом, это же тебе не Москва.

Мы прошли немножко по проспекту.

— В магазины заходить не будем, — сказала мама, — времени в обрез. Хоть воздухом барнаульским подышим.

Но мимо булочной мы пройти не смогли. Запах теплого хлеба всегда привлекает, но тут из булочной пахло совсем особенным, необычно вкусным хлебом.

Мы выбрали большую круглую высокую с коричневой корочкой буханку. Она была горячей и, несмотря на размеры, не тяжелой. Мама нехотя передала ее мне. Ей явно приятно было нести хлеб самой.

— Если я не ошибаюсь, Барнаул — самый главный центр по хлебу в стране, — сказала мама.

Под пальцами корочка потрескивала. Мы отломали по большому куску, шли молча и ели. Хлеб был такой вкусный, что я не могла ни о чем думать, только вдыхала его запах и ела.

По дороге назад мы с мамой зашли в сквер к большим каменным плитам. У входа в почетном карауле стояли пионеры. Огромный мемориал в честь погибших в годы войны. На плитах высечены фамилии. Буквы маленькие для таких огромных плит. Тут были высечены тысячи и тысячи фамилий. У Вечного огня — цветы, у подножия плит — цветы. Каждой фамилией был когда-то живой человек. Я посмотрела на площадь, на редких прохожих. А на плитах — тысячи фамилий погибших.

Мы с мамой долго смотрели на пламя Вечного огня. Хлеб все еще был теплый.

— Жуть берет, сколько людей погибло, — сказала мама. — Я сейчас по-другому вспоминаю нашу дорогу. Эти необработанные поля. А ведь у погибших были бы дети.