Вилен Гай - Сказки-рассказки бабушки Вики

– В гости? А кошка? Нет, нет, нет! – гость пропрыгал мимо, спрятался за другой половинкой стены, снова постучал и заглянул в окно.

– Кошки нет, она убежала по своим делам. Если вы не спешите, можете зайти.

– Не спешу, не спешу. Пока некуда.

– Простите, а вы кто?

– Я?! Я Воробей! Здравствуй!

– А я Калошка!

– Знаю-знаю! Слышал-слышал!

– Так приятно.

– Мне тоже. Все говорят про вас, вот я это, того, решил заглянуть.

– Говорят? Ой, не знала. А что говорят?

– Ну, это, того, вы потерялись.

– Да. Вот жду. – она вздохнула. – Зиму. Не подскажите, долго ли?

– Точно не скажу. Вон на тех ровняйтесь. – он кивнул в сторону пролетевшего мима стрижа. – Как орать перестанут, да на юг потянутся, так и жди холода.

– Понятно. Спасибо. Скажите, а вы где бываете?

– Так везде. Я же птица, а мы народ вольный.

– Не встречали ли вы мою сестру?

– Близняшку. Слышал, но не видел.

– А может, знаете девочку Машу?

– Ой, какая же ты смешная! Ты хоть представляешь, сколько их, этих Маш!

– Моя – в белой шубке и красной шапке, с большим бубоном.

– Все они в шубках, шапках… А ты разве не в этом доме жила?

– Нет! – Калошка чуть не заплакала. – Я даже не знаю, как тут оказалась. Вернее, смутно помню, тот момент.

– Ну, а дома там, какие были?

– Дома? Ой, я не разглядывала. Помню только, что детей много было. Мы с Машей к ним в кабинке ездили, а потом еще по ступенькам спускались.

– Так это ты в многоэтажке жила. Ну и занесло тебя.

– Мы тогда с мальчишками в догонялки играли, бежали и вот, я потерялась.

– Бывает. Ладно, мне пора! А то Кошка вернется, ни хвоста, ни перьев не останется.

– Постойте! Пожалуйста.

– Что еще? – прочирикал воробей, выпрыгнув за окошко.

– Если получится, как-нибудь, вдруг, встретить мою Машу.

– Да, да! Конечно-конечно! Чем смогу – помогу. – и упорхнул.

А стрижи, проносясь мимо, все громче и громче кричали. И вот, Калошка, в этом крике, начала разбирать новое слово, которое до этого еще не слышала:

– Июль, июль! Пришел Июль!

– Июль? Это что же, новый месяц? – говорила она, стараясь высунуться из окна.

– Так точно! – отозвались на ее вопрос и постучали.

Голос и стук был громче, чем у воробья, поэтому Калошка сказала:

– Здравствуйте, новый гость! Не зайдете ли в гости? Кошки нет.

– Нет, кошки, нет! Тук, тук! Знаю, видел. Тук-тук! – в окне появилась красно-черная голова с белыми украшениями.

– Я – Калошка. А вас, простите, как величать?

– Дятел мы. Санитар. Деревья оберегаем, от червяков, жуков.

– Червяков. Как же, знаю. Видела. Они мне про июнь говорили. А сейчас, я слышала, новый месяц. Июль кажется?

– Ага! Второй значит, «макушкой лета».

– Как интересно. А какой он, июль этот?

– Июль или липень, липец, страдник. Это от того, что цветут липы, и дикие пчелы собирают в густых лесах запасы меда. Иулий, он, значит, в честь Юлия Цезаря, ну, у Римлян. У нас же, в старину он назывался, как и июнь – червень – от плодов и ягод, которые, созревая в

июле, отличаются особенною красноватостию, не простой, червленой краснотой.

– Как интересно! А страдник отчего?

– Так тут все понятно. Это же от страдных летних работ. Кто-то еще и «грозником» кличет – от сильных гроз.

– Сильных гроз… – повторила Калошка. Хотела было уточнить, да не у кого уже было. Тук-тук раздавалось все дальше и дальше.

И снова Калошка погрузилась в ожидание, заглядывая в окошко, да поджидая Кошку, чтобы найти ответы на возникшие вопросы.

Ночь была темной, даже без холодного света Луны, которой так любила любоваться Кошка. Калошка не могла даже разглядеть, пришла ли ее подруга. Вдруг прогремело нечто ужасающе громкое, засверкало, разрывая небеса, и забарабанило по стеклу. Калошка задрожала, собралась было позвать Кошку и попросить убрать ее с оконца, подальше от разыгравшейся стихии, как деревце, веселившее ее и уберегающее от ярких лучей солнца, ударилось о стекло, просунулось одной веткой внутрь, захватило ее и вытянуло наружу. Повисла Калошка на верхушке дерева и принялась болтаться вслед за ветками, по воле бушующего ветра. Полил дождь, хлесткий, достаточно холодный и Калошка обрадовалась, что сделана из такой замечательной, прочной резины, которая не рвется. Крепко сидя носом на ветке, она и крутилась и болталась, и как на качели-лодочке, то взлетала, то опускалась. Вновь кружилась и болталась. Ровно до тех пор, пока буйный ветер не решил сыграть с ней злую шутку. Прилетел, наклонил дерево так, что оно согнулось пополам, но гордо сопротивляясь, выпрямилось с силой. И полетела наша Калошка, далеко-далеко от дома. Попала в лужу воды и поплыла, уносимая ею.

Плыла долго, до самого рассвета. А когда гроза улеглась, да дождь, излив лишнее, стих, уперлась в корягу, сломанного дерева и спряталась в его листве, мечтая об одном, скорее бы понять, где она и узнать, у кого угодно, как вернуться на чердак, чтобы дождаться Зимы. Ведь осталось не так и много, месяц лета, да три осени.

– Кваки-ква! – пропели совсем близко.

– Простите! Здравствуйте! Скажите! – закричала Калошка.

– Ква-ква? – спросили ближе.

– Это я, Калошка! Не стоит меня бояться, я не причиню вам зла. Я только спросить.

– Ква? – спросили совсем рядом, и она заметила уставившийся на нее глаз в зеленой шкурке.

– Прошу простить меня еще раз. Я Калошка, я потерялась и ищу свою сестру. Не будете ли вы, так любезны, сказать свое имя?

– Жабка я, дождевая вестница.

– Дождь! – воскликнула Калошка еще не успев забыть о том, как неслась сломя голову в потоке неудержимой воды. – Неужели будет еще?

– Конечно! – весело сказала Жабка. – Мы же только собрались! Вы прибыли к самому началу нашего замечательного концерта. – и она, глянув на Калошку другим, таким же лупатым глазом, раздула щеки и поскакала, квакая во все горло, вливаясь в какофонию своих братьев и сестер.

И дождь полил, сильный, с бульбочками. Понеслась вода, унося ветку дерева, которое упрямо тащило Калошку за собой.

Сколько времени ее так кружило и вертело, Калошка не знала. Вода упрямо ее уносила, то прибивая к «берегу», то подхватывая. Отстало дерево, под которым она старалась укрыться. Разлетелись, подсохнув его листочки, прилипшие в непогоду. Поколотил Калошку град по носу, засыпала ее пыльная буря. Но вот Солнышко снова выглянуло из-за туч, разогнав их своими жаркими лучами. Калошка осмотрелась, насколько смогла, по сторонам. Еще поблескивали лужи, вокруг сочной, зеленой травы. Не коротенькой, как было во дворе дома, где она прожила долгие месяцы, а высокой, с широкими стебельками. Не заметила Калошка ни домов, ни деревьев. Погрустнела, опечалилась. Одиноко лежала и бормотала, как считалочку:

– В году четыре сезона, двенадцать месяцев и триста шестьдесят пять дней! Весна, лето, осень и зима. Всех по три месяца, а в месяце по четыре недели. А в неделе по семь дней.