Елена Чутская - Легкими шагами

Позабыв бабушкин наказ – посторонним дверь не открывать, Лиза по привычке и поздороваться забыла. Опешила от вида незнакомки, но предложенную конфету взяла. Любопытство ее возобладало. Женщина назвалась дальней родственницей и спросила Артема Сергеевича Журавлева. Она изнемогала от жары, и первым делом Лиза вынесла стакан воды.

– Папы дома нет.

– Как жаль! А когда будет?

И тут Лиза подробнейшими предложениями без всякого стеснения поведала многое и такое сокровенное, будто внутри прорвало плотину. Родственницу интересовали некоторые подробности из семейной жизни Артема Сергеевича. За пять минут самым подлым образом она их узнала.

Дальнейшие события едва уместились в Лизину головку. Для осознания потребовался целый год. Быстрее всех с новостью, поразившей семейство Тимохиных, справилась Мария Васильевна, видимо, над интеллигентской щепетильностью возобладал здравый рассудок, во всяком случае, дочери она так и сказала:

– По-доброму надо тут, Юленька, по-доброму.

Известие о внебрачном сыне мужа Юля выслушала молча. Случилось это в день ее возвращения из Сочи. Когда она вносила в квартиру походный рюкзак, в кухне в кругу абажура уже сидела хорошо знакомая Лизе родственница. Пили чай.

Раечка доводилась родной сестрой той, от которой семнадцать лет Кира Львовна сына своего всячески оберегала, даже не зная о ее скорой последующей смерти. С трех лет тетка воспитывала племянника вместе с родными детьми. Было у нее трое душ. Муж после вредного производства никеля остался инвалидом, денег едва хватало, а после девяносто первого у Раечки вместо квалифицированной работы осталась должность уборщицы в управлении. Завод, где она работала крановщицей, развалился быстрее карточного домика.

На судьбу Раечка не жаловалась, растила Сережу как будущую опору, лишние руки в хозяйстве – всегда подмога, если бы не письмо. Хранилось оно неотправленным по счастливой случайности в томике Пушкина много лет. Признания материнские объясняли многое и многое прощали. Адрес на конверте был выведен крупными буквами. Как его раздобыли, так и осталось тайной, хотя подозрения падали на Киру Львовну. Сережа сам нашел конверт, когда по литературе задали «Евгения Онегина». Письмо упало прямо на колени… В божьем промысле Раечка ничего не смыслила, но почувствовала, что перед покойной сестрой осталась она в долгу. Решение племянника – после школы устроиться на работу – отвергла категорически. Как не нуждалась Раечка в лишнем рубле, а ломать жизнь мальчишке при живом отце не посмела, далеко задвинула свою гордость и приехала в Краснодар погашать долг.

Адрес на конверте совпал с адресом Киры Львовны. По ее мнению выдающимися способностями Сережа не обладал, и подготовку для поступления в университет имел удовлетворительную, но предложение поселить внука у себя ей понравилось. В противостоянии Тимохиным она проигрывала в численности, а вдвоем с Сережей шансы увеличивались многократно. Чего именно хотела добиться Кира Львовна этим противостоянием, она и сама осознавала очень смутно, но заполучив в руки такой козырь, надеялась перетянуть сына на свою сторону. Ведь взрослый, воспитанный мальчик для отца куда лучше маленькой, капризной девочки с непонятными отклонениями. Встречу она спланировала тщательно, Раечку в семнадцатую квартиру заслала казачком прощупать почву…

Семейные советы проходили при закрытых дверях, Лизу на них не допускали. Оберегали всячески. В доме часто пахло валерианой, где-то громко стучала створка окна, звенели стекла, содрогались стены. Дом лишился покоя, пошатнулся на сторону, но устоял, и все благодаря пирогам Марии Васильевны, которая с помощью байхового чая и равномерно пропеченной сдобы научилась сглаживать острые повороты судьбы. Брата Лиза видела всего один раз, когда Кира Львовна привела его для знакомства. Высокий, вихрастый, с большими серыми глазами, немного худ. На лбу россыпь прыщей, на впалых щеках синие фурункулы, но лица они не портили. Сережа был застенчив и так же немногословен, как Лиза. Всех удивила его улыбка, добрая, открытая, похожая на отцовскую. Вообще, с Артемом Сергеевичем сходство проглядывало сильно. Но Юля сказала твердое «нет».

Вечерами из родительской спальни доносился сдержанный шепот. Лизу бабушка старалась развлечь чтением, но часто сама замолкала на полуслове, прислушиваясь к разговору.

– Очерствели все, Лизушка, – вздыхала Мария Васильевна. – Сердца просто каменные…

Но Лиза чувствовала: мать боролась за ее счастье. Отец все чаще задерживался после лекций, приходил поздно, по выходным пропадал неизвестно где, от ужина отказывался.

– Не иначе, прикормили нашего касатика, – горевала бабушка. – Ему и так нелегко…

К осени все благополучно утряслось. Лиза краем уха слышала, что бабушка Кира для внука отвела удобную комнату с письменным столом, с окном на запад, прописала. Артем Сергеевич хлопотал с бумагами, с усыновлением и пытался пристроить сына в университет, но Сережа успешно сдал экзамены в монтажный техникум, слишком низкий аттестационный балл не позволил ему замахнуться на более престижное заведение. Артем Сергеевич охотно пообещал поддержку, если Сережа надумает учиться дальше, и сын понимал: с таким отцом перед ним открывались необозримые перспективы.

Лиза впервые почувствовала укол ревности, когда перед сном отец присел к ней на кровать и вместо ее успехов заговорил об успехах Сережи. Отец показался ей чужим и сильно постаревшим. Раньше они могли разговаривать молча, хорошо понимали друг друга, и минуты тишины ценили больше, чем нескончаемое пустозвонство. После суматошного лета они снова вернулись к бессловесному диалогу, и дождь за окном аккомпанировал странному дуэту. Одно осталось неизменным – улыбка Арлекина, как подтверждение того счастливого отпуска, когда Лиза владела отцом безраздельно…

Осенью в детском саду произошли перемены, малоприятные, но закономерные. К танцам, рисованию, хоровому пению и счастливому ничегонеделанию добавилась дошкольная подготовка. Детей посадили за столы как за парты, раздали тетрадки с карандашами, на белой стене, где раньше висел плакат с неунывающим Незнайкой и его верным другом Гунькой, появилась азбука. Дети приуныли, причем все без исключения. Маха, так та и вовсе, на грудь уронила голову, руками обхватила налитые, загорелые плечи и заревела по-бабьи – с неподдельным горем. Еще две девочки присоединились к ее плачу тихими всхлипываниями, но смятение охватило всех. Одна Лиза знала буквы, но ее по понятным причинам не спрашивали. Вернувшись в садик, она продолжала хранить молчание.