Ирина Батый - Звезда любви: свет во тьме. Избранное

Щегол красив, лесная эта птица
имеет исключительный наряд.
Из леса в холода в поля стремится,
лиловым светом там репейники горят.
Ты погляди, собралась птичья стайка
на пустыре, заваленном снегами.
Травинки ищут те, что без утайки
торчат из-под сугробов головами.
Репей, лопух, цикорий и полынь
им на прокорм идут. Их семенами
насытятся, и, не боясь застыть,
красуются над белыми снегами.

Если много уродится
на рябине ягод ярких,
то и в холода ютится,
позабыв о странах жарких,
Дрозд, прозванием Рябинник
в наших сумрачных пенатах.
Можем видеть мы картину,
как содружество пернатых
налетит волною шумной
на нарядные деревья.
И в мгновения бездумно
оголят совсем растенья.

Как весело, как живо
сегодня на кормушке,
что примостилась криво
на яблони верхушке.
Её качают птицы,
что зёрнышки клюют.
Воробышки, Синицы
щебечут и поют.
Всё чинно у соседей
на зимнем перемирье.
Закон царит, заметьте
в «общественной квартире».
Какие же понятья
у маленьких пичуг?
В беде все птицы – братья!
Чтоб пережить испуг,
коль хищника завидят,
тут подают сигнал:
– Летите и бегите,
как моряки в аврал!

Если нет у вас вопросов,
дети, про зимовку птиц,
расскажу про Дубоноса,
он вас может удивить.
На кормушках, как едок,
он известен всем конкретно.
Коли прилетел, скок-скок,
то, узрев авторитета,
птички робко так теснятся,
с уваженьем в рот глядят.
Не дерутся, не бранятся,
а усевшись чинно в ряд,
наблюдают, как могучим
клювом тот дробит орех,
и довольствуется лучшим,
ждёт его всегда успех.

Пока не прилетят Чечётки
своею стайкой на кормушку,
все Воробьи, Синицы чётко
меняются, садясь в «избушку».
Синицы – «несуны» по жизни:
хвать семечку и прочь взовьются.
«Соседям» пискнут с укоризной,
что из-за места «в пух» дерутся.
Воробушки из целой кучи
стремятся выбрать непременно
то семечко, что с виду лучше,
а «худшие» метут за стену…
Там их собратья сортируют,
отыскивая «идеалы».
А птахи прочие воруют
все, без разбора, экземпляры.
Всем достаётся понемногу,
пока не прилетят из леса
Чечётки стаей, и в итоге
свои заявят интересы.
Разгонят всех, клюя свирепо
и в лоб, и в глаз. Пичуг пугая
«кровавой грудкой» и «беретом»,
сплочённой напирая стаей.

Зимы начало одевается в снега,
когда по храмам поминают о Введеньи.
Обычай стар, как поседелые века,
взбираться нам по жизни на ступени
и всех-то их, числом 12, одолеть,
как юная Мария у порога эры.
Но хватит ли всей жизни нам успеть
приблизиться к исповеданью веры?
Шумит весельем на Введенье ярмарка,
и катят саночки, играя бубенцами.
Дорога к храму вроде бы и коротка,
но через торг ведёт с богатыми купцами.
Туда, где на ветру свеча едва горит,
в святых святое пред глазами Бога,
нам дева юная который век торит
для воскресенья покаянную дорогу.

Мой нежный друг, пока ты сердцем чист,
Твой разум – добр, а взгляд – лучист,
Способен ты увидеть в Рождество
Небесных ангелов и волшебство,
Услышать песнопенья неземные,
И музыку, и голоса иные,
Что славословят юного Христа,
И радость их возвышенно-чиста.
Ты, ожидая милости везде,
Иди вослед Рождественской звезде!
В домах на ёлках нынче свечи жгут.
Христа-младенца вспоминая, ждут
Что постучишься в дом их, Бога ради.
Поделятся во всем с тобою братья,
Накормят, приютят с таким теплом,
Как будто мир весь – общий людям дом.

Синие тени на белом.
Кружево тёмных деревьев.
Звон колокольный в деревне
Стынет хрустальным напевом.
Бьётся метель-завирушка,
Словно бы плача и каясь.
В церковь бредёт, спотыкаясь,
В ветхой шубёнке старушка.
А в вышине звёздных кущей,
В вечности дней невесомо,
Славимый ангелов сонмом,
В яслях дитятя – бог Сущий.
Смотрит на мир Он печально,
Тянет младенчески руки:
Мир не похож на хоругви.
Плачет и молит о жальном.
Ангел слезинки заметит
И, с сострадания ношей
К нищей, к старушке хорошей…
Путь ей в потёмках подсветит.
Вот богомолка ликует:
– Слава Тебе, Боже правый!
К церкви дойти мне управил…
Что же найти в ней взыскует?
Там и светло, и отрадно.
Батюшка службу читает.
Дым-фимиам навевает.
Теплится свечек изрядно.
Бедной старушки подруги
Перед иконой падут ниц:
– Боже, призри сирых трудниц,
Наши страданья и муки!
– Нынче озябнувшим душам
Радость родится на Небе.
Не во дворце, а во хлеве…
Плачет младенец, послушай!?
– Что ты, окстись, показалось.
Нету младенцев в округе
Богом забытой Калуги.
Ветра должно это шалость.
И на иконе возьмётся
Ветошью стёклышко чистить.
Там, где Младенец к Пречистой
В страхе от напасти жмётся.
Синие тени на белом.
Кружево тёмных деревьев.
Звон колокольный в деревне
Стынет хрустальным напевом.
Бьётся метель-завирушка,
Словно бы плача и каясь.
В церковь бредёт, спотыкаясь,
В ветхой шубёнке старушка.

Литургия в храме новом.
Женский хор поёт медово.
Службу правят чинным ходом.
Свечи жгут перед киотом.
Все тут в сборе. Так проси,
Каждый: «Господи, спаси!»
Двери настежь. Люда – море.
Прихожане аж в притворе.
Матушки и детвора
Ждут, когда придет пора —
Ко причастью призовут
И дорогу им дадут.
Бабий шепот, детский гам,
Суета платочков белых.
Жарко, пот по лбу к глазам
У причастников несмелых.
«Вот сокровище больное!» —
Скажет мать, идя к амвону,
На руках неся родное,
И вздохнет подобно стону.
Тут три пальчика скрепив,
Карапуз кладет сам «крест»,
Следом, ручки уложив,
С ложицы причастье ест.

Весёлая сорока
одним январским днём
Заметила, что ёлка
вдруг стала просто пнём.
По следу полетела,
настигла старика.
Он с топором, виновен
почти наверняка.
Сорока очень строго
спросила старика:
– «Зачем уносишь ёлку
из моего леска»?
– «Порадовать замыслил
я малого внучка,
Хорошего мальчишку,
любезного дружка»!
Дед ёлочку живую
нарядит мишурой.
И огоньки повесит,
любуйся их игрой!
– «Ах, что вы говорите
напрасно мне о том.
Я б и сама хотела
на праздник к деткам в дом.
Блестящие колечки
есть у меня в гнезде.
Но в дом пробраться к ёлке
не удаётся мне»!
Сорока-белобока
стрекочет без умолку.
Но в ночь под Рождество
ругаться нету толку.
Дед проводил сороку
до самых, до ворот,
где водят ребятишки
веселый хоровод.