Наталья Шицкая - Собачелла

Да! Я опять плясал под ее дудку. Совершенно невообразимым для меня образом странная собачница из сто двадцать третьей квартиры заставляла меня выполнять все ее указания. Я даже родителей слушался через раз, а тут…

Как-то утром пару недель назад меня разбудил телефонный звонок. На календаре суббота, на часах половина седьмого. Трубку взяла мама. Немного помолчав, она зашла ко мне в комнату и протянула телефон. Провод длинной скрученной змеей шмыгнул по постели.

– Не знаю, какие у тебя могут быть дела с Клавдией из сто двадцать третьей, но мне это уже не нравится. На, поговори, все-таки взрослый человек звонит, некрасиво заставлять себя ждать. – И она приложила мне трубку прямо к уху. Я тут же придавил ее сверху подушкой, чтобы не свалилась. Держать самому было лень. Да еще спать хотелось до смерти, потому я не сразу понял, кто звонит и что от меня надо.

– Алло?

– Здорово, ушибленный. У тебя пополнение. Анфиса окотилась. Ноги в руки и дуй ко мне – знакомиться с крестниками.

– Кто? – Сквозь сон до меня еще туго доходили ее слова.

– Анфиска. Кошка твоя. Живо сюда. Дело есть.

– У-у-у, – буркнул я и отключился.

Минут через пять телефон снова зазвонил. Уже под самым ухом. Оказывается, я не убрал палец с кнопки, так и заснул.

– Да! – подскочил я как ужаленный.

– Ну, чего копаешься? – сердилась на том конце провода Собачелла.

– Иду, – выкрикнул я и вскочил с кровати.

Наспех умылся, натянул штаны и футболку, схватил со стола бутерброд и крикнул на ходу:

– Мам, мне к Славке надо. Это по докладу. На понедельник задали.

Мама ответить не успела, дверь за мной захлопнулась раньше. Славка Кваксин был моим лучшим другом и одноклассником, жил на два этажа выше, и утренний побег в гости не мог вызвать подозрений. Вот только повод придумал я неважный. Мама потом меня долго терзала с этим докладом. Интересовалась темой и оценкой. Даже спрашивала у Славки. Хорошо хоть, я вовремя его предупредил.

Я мигом вбежал на девятый этаж. Не то чтобы мне очень хотелось еще раз побывать у Собачеллы, да и новорожденные котята меня особо не интересовали. Я, признаюсь, тогда струсил, что она позвонит нам еще раз и расскажет родителям про сбитую кошку.

– Пришел? – Собачелла, как всегда, встретила неприветливо.

Я растерянно кивнул. Пришел, куда тут денешься! Она молча запустила меня в квартиру. Животных в коридоре не было. Собачелла опять заперла их в гостиной. Никто не лаял. Псы тихо поскуливали из-за двери. Ждали, когда хозяйка разрешит им выйти.

Мы прошли на кухню. На полу, под ржавой батареей, с которой кое-где отвалились куски краски, стояла коробка. Внутри копошились комочки с розовыми носами. Они были какие-то прилизанные, сморщенные, совсем не похожие на кошек.

– Ух ты! – Я, видимо, присвистнул от удивления, потому что Собачелла вдруг улыбнулась, легонько подтолкнула меня в сторону ванной комнаты.

– Руки помой.

– Да я уже… – попытался возразить я, но потопал к крану.

Они шевелились! Мокрые, смешные, неуклюжие… Они лезли друг на друга прямо по головам и громко причмокивали в поисках еды. Я завис около коробки с котятами надолго. Гладить их было страшно. Такие маленькие… Просто засовывал руки внутрь и замирал, когда в них упирались мокрые носы.

– Отойди. Мать пришла, – услышал я за спиной голос Собачеллы. Она держала Анфису. Ту самую сбитую кошку. Лапа была еще замотана бинтами, а на животе у кошки красовалась цветастая повязка. Почуяв мать, котята заторопились к ней. Они тыкались мордами в повязку, но не находили съестного и жалобно пищали.

– Чего это?

– Чего-чего… Бандаж. Повязка такая, после операции надевают. Мастит у Анфиски вскрылся вчера. Она на улице сколько пробыла? Долго! Застудилась, теперь котят кормить не может. Поэтому, мил друг, на тебе бидон и шурсь за молоком! В восемь бочка приезжает. В очередь первый лезь, чтобы сверху взять. Сливочек!

Собачелла сунула мне в руку зеленый в белый горох бидон, в карман джинсов запихала бумажку, рублей сто, кажется, и подтолкнула к выходу:

– Чего оторопел опять?! А ты думал, я тебя позвала на котят любоваться?! Сейчас! Много тебе чести.

И, видя, как я замешкался на пороге, добавила:

– Дуй скорее. Разберут все. Мелким еда нужна.

Я пулей вылетел из подъезда. Знал, куда бежать. Мы каждую субботу покупали привозное молоко из бочки. Белое, пенистое, душистое. Не порошковое, как называла его мама. В очереди я был вторым. Впереди стоял Антон Иванович, мамин коллега по работе. Ему меня видеть было необязательно. Вдруг еще родителям скажет или попросит передать что-то. А ведь по легенде я сейчас был у Славки, писал доклад. Я весь сжался за спиной Антона Ивановича и поворачивался строго туда, куда он. Влево, вправо, даже присесть пришлось. Если бы Антону Ивановичу приспичило посмотреть назад, я бы, наверное, исполнил что-то в духе Нео из «Матрицы», какой-нибудь приемчик из его боя с агентом Смитом.

Но Антон Иванович не оборачивался. Он поговорил с продавщицей о погоде, сделал ей какой-то неуклюжий комплимент, протянул деньги, поставил полную банку с молоком в пакет и пошел к своему жигуленку. Тот был припаркован неподалеку.

– Уф, пронесло, – выдохнул я. – Не заметил.

Я приободрился. Весь вытянулся. И, мне даже показалось, чуть подрос в этот момент. Но не тут-то было. Тетя Таня, грузная черноволосая продавщица в белом чепце и переднике, которая знала в наших дворах каждого как облупленного, оказывается, видела все мои приседания. И пристала с расспросами:

– Андрюха, чего рыщешь? Со взрослыми не здороваешься?

– Здрасте, – ответил я, вдруг вновь став маленьким. Теперь я не возвышался над тетей Таней, а почти уткнулся носом в ее передник и рассматривал на нем желтые молочные пятна.

– Мне здрасте, а Антону Ивановичу? Иль нашкодил чего, шалопай?

– Не нашкодил.

Я протянул ей бидон. Зеленый в белый горох.

– Тара у вас новая. А прежний чего? Расколотил? Небось шмякнулся где-нибудь с бидоном, помял. Вы же носитесь как оглашенные! Мать-то где?

– Дома, – ответил я полушепотом. Уж очень мне хотелось скорее убраться от этой бочки, от тети Тани и ее пропахшего скисшим молоком передника.

– Глаза-то подними, когда со взрослыми разговариваешь. Передай ей, что больше тебе, охламону, молоко не отпущу. Это последний раз. Пусть сама ходит или учит тебя вежливости, прежде чем в люди выпускать.

Молоко из большой блестящей плошки плюхнулось на дно бидона, заструилось белым потоком. Грохнула крышка, и тетя Таня вперилась в меня взглядом:

– Ну?

– Чего? – не понял я.

– Деньги!

Про деньги я забыл, так хотелось скорее улизнуть. Нашарил в кармане жеваную бумажку и протянул продавщице.

– Мятая, – недовольно сказала она и подала мне полный бидон. – Сейчас сдачу сдам.