Наталья Шицкая - Собачелла

На этот раз я решил действовать через маму. Когда утром понедельника за отцом захлопнулась входная дверь, на цыпочках пробрался в ее комнату. Мама причесывалась.

– Мама, ты красивая, – начал я издалека сложный разговор.

– Ого! У меня чуть расческа не выпала, Андрюша. Нечасто такое от тебя можно услышать. Спасибо, сыночек, – улыбнулась она и попыталась меня поцеловать. Я ловко вывернулся.

– Самая красивая мама в мире. Самая-самая.

Тут я, видимо, перестарался. Мама как-то странно посмотрела на меня, отложила расческу и сказала:

– Та-а-ак. Рассказывай, сын! Что случилось?

– Да, ничего. Я что, просто так тебе этого сказать не могу?

Мама медленно покачала головой.

– Ну-у… вообще-то есть одно дело…

– Я жду.

– Собачелла.

– Что?

– Не что, а кто. Собачелла. Ну Клавдия Дмитриевна которая. Мы с ней друзья.

– Что? – снова удивленно спросила мама. Она резко поднялась и зашагала по комнате, зачем-то снова схватила расческу и принялась теребить ее в руках. Потом так же резко остановилась и посмотрела на меня: – Колганов Андрей Владимирович, что это еще за история?! Ты обещал! Обещал мне, обещал отцу, что никогда больше не будешь даже близко подходить к этой женщине! Она же ничему хорошему тебя не научит.

– Мам, она добрая, животных любит, – защищался я. – Что вы ее все так ненавидите?!

– Не твое дело, мал еще рассуждать.

– Мама, я кошку сбил…

– Какую кошку? – Мама насторожилась. Подошла ближе, взяла меня за подбородок и посмотрела прямо в глаза. – Какую кошку, Андрей?

– Бездомную. На велосипеде. А она спасла. Это ту, у которой котята. Я им за молоком ходил. Ну, помнишь?

Мама, видимо, помнила.

– А Собачелла… Клавдия Дмитриевна что? Знает, что это ты?

– Да.

– И никому не рассказала?

– Нет. Я же говорю, мы с ней друзья. Она хорошая очень.

– Хо-ро-шая, – произнесла мама по слогам. – Да. Не самая плохая. Тут я с тобой согласна.

– Мама, она меня в гости пригласила, на котят посмотреть. Можно я схожу? И помогать ей буду? У нее, кроме меня, нет друзей, мне кажется. А она одна там с собаками. И еще котята эти… Ты знаешь, они же кушать не могут. Она их из пипетки молоком кормит.

– Из пипетки?

– Да. Они маленькие. Двое уже глаза открыли.

– Ну если из пипетки… – Мама прижала меня к себе и вдруг серьезно так спросила: – А если я запрещу, ты же все равно пойдешь, да?

Я молчал. Но мама и так все знала.

– Пойдешь… И на котят посмотреть, и за молоком, и к собакам. Говорила же я отцу, давай зверюшку заведем, ребенку надо, а он… – Она будто забыла обо мне и разговаривала сама с собой. – Вот это история…

Она устало опустилась на стул и взяла мою руку:

– Давай тогда так, Андрей. Помогай. Животным помогать – хорошее дело, а уж людям тем более. Только чтобы отец не знал. Не надо ему. На то свои причины есть. Когда-нибудь сам узнаешь.

Какие могут быть причины?! Я даже не стал вслушиваться в эти слова, меня они не волновали. Главное, мама была со мной заодно! Теперь можно ходить к Собачелле не скрываясь. Целых три месяца, пока отец в отъезде. Что произойдет потом, меня тогда мало заботило. Три месяца казались чуть ли не целой вечностью.

Через пару дней по поручению Собачеллы под холодным осенним дождиком я шел по району и расклеивал промокшие объявления.

«Улица Кольцевая. Вроде здесь все», – подумал я, погуще намазывая клеем неподдающийся листок. Он рвался в руках и никак не хотел цепляться на доску, приколоченную кем-то около подъезда. Она пестрела заголовками: предложения о работе, услуги сантехника, продажа квартир. Объявления, налепленные одно на другое, смешивались в один малопонятный текст. Видимо, их обрывали, оставляя только корешки, которые намертво держались на доске.

– Это ты чего там лепишь?

Кто-то стоял позади меня. Я сразу почувствовал недоброе. По спине тонкой струйкой побежал холодный пот. Или это дождь пробрался за шиворот?! Слева подошел еще один. По тени, которую отбрасывала его фигура, я понял, что он был выше и крепче меня. Справа возвышалась стена, и отступать мне было некуда.

– Котятки?! – услышал я насмешливый голос. – Ути-пути! Какой хороший мальчик.

Слева кто-то гоготнул. Громко и противно.

– А он… этот… ботаник!

– В натуре, ботаник, они ж кошечками-мышечками всякими занимаются.

Такой расклад не сулил ничего хорошего, надо было как-то выбираться.

«Если проскочить между ними, шансы есть», – подумал я, но не успел ничего сделать.

– Чего молчишь, когда с тобой нормальные пацаны разговаривают? Опупел, ботаник?

Меня швырнуло к мусоропроводу. В нос ударил запах прокисшей еды и еще чего-то жутко противного. Почему-то сразу подумалось, что вот сейчас рядом пробежит здоровенная крыса и заденет меня тонким склизким хвостом. Меня передернуло от этой мысли. Что-то заструилось по ноге. Кровь. Во время падения я, вероятно, зацепился за выступающий из бетона стальной крюк. Поднял глаза и увидел самую настоящую «крысу». Не животное, а человека. Коренастого мальчишку года на три старше меня. Так, по крайней мере, мне показалось в тот момент. Он поставил меня на ноги одним рывком, и я заглянул в его глаза, темные, бешеные. Точно как у зверя перед нападением. Рядом противно хихикал второй.

– Понял теперь, как себя надо вести? В глаза смотри, я сказал. Чтобы тебя, ботан, на нашей улице больше не было.

Ботан! Дурацкая кличка, получить которую я боялся всегда. Во дворе у нас был один такой – жалкий, забитый Петька Пуговкин. Родители что, специально решили над ним поиздеваться, когда к такой нелепой фамилии придумали такое нелепое имя? Петя. Ладно бы Петр! Но Пуговкин был именно Петей, Петюней, как его звала мама. За этого Петюню ему доставалось еще больше.

Я таким быть не хотел! Это я знал твердо. Наверное, потому, что понимал, внутри меня тоже живет вот такой Петюня, и боялся выпустить его наружу. Дворовая жизнь сурова. Хочешь, чтобы тебя уважали, держись до последнего. Стоит только дать слабину – не простят, затюкают. Я не любил разборки. Каждый раз, когда приходилось отстаивать себя или друзей, во мне что-то предательски сжималось, съеживалось до размера какого-нибудь насекомого – комара или осы, которых, маленьких и жалких, можно было прихлопнуть одной рукой. Но я не показывал виду. Наоборот, чтобы заглушить в себе это отвратительное чувство, ошалело влезал во все драки и дворовые потасовки. У осы было жало. И в случае опасности она нападала.

Но то были, скорее, детские шалости. Никто никого не бил всерьез. А теперь, столкнувшись нос к носу с реальной опасностью, мой Петюня дал о себе знать. Перетрусил я страшно. Даже заикаться стал. До того самого момента, как этот коренастый назвал меня ботаном. Покорно кивнуть и уползти с позором в сторону означало спастись, но навсегда стать Петюней. Я обязан был ответить! Выпустить жало.