Мария Мартова - Правдивые сказки

– Это, должно быть, волк где-нибудь воет. Не бойся, он далеко, – попытался успокоить Холодоша.

– Нет, так плачет ведьма. Я знаю. Мне страшно…

– Это есть плокой фантазий. Это есть вэтер выть, – заключила мадам.

«А, может, и ветер,» – согласился Холодоша и потащил свою поклажу быстрее.

– Ой! – опять встрепенулась Ляля. – Кажется, что-то скрипит. Слышите? Это леший, я знаю, это его деревянные кости скрипят.

– Это глупый выдумка. Это дэрев скрипэть. Стыдно бояться, – опять решительно возразила отважная няня.

И они продолжали свой путь. Долго еще пробирались путники по безлюдному темному лесу под вой ветра и скрип деревьев, пока какой-то подозрительный звук не привлек их внимание. Они остановились и прислушались. На этот раз им не могло показаться. Где-то совсем рядом был гул человеческих голосов и топот дюжины ног. Шум быстро приближался, и через несколько мгновений лесная опушка наполнилась людьми и ярким светом факела.

Впереди стоял кучер с перепуганным лицом, держа в одной руке светильню, а в другой Лялину муфточку.

– Вот они, родимые! Нашлись-таки…

Галдящие бабы, снующие мужики с вилами и лопатами окружили девочку, чьи-то крепкие заботливые руки бережно уложили ее в крестьянскую телегу, крытую соломой.

– Ну, залетная, пошла! – услышала она окрик кучера и резкий свист кнута.

До нее доносились громкие пересуды толпы и хриплое ржание лошадей. Потом все поплыло перед глазами Ляли и слилось в одну темную, как ночное небо, пелену. Лишь ненадолго приходя в себя, она видела сквозь туман открывающиеся ворота их усадьбы, мелькание прислуги по дому, слышала хлопанье дверей, звон посуды и тяжкие вздохи мадам Журит. Еще помнила Ляля печальные глаза матери, наполненные слезами, ее теплые нежные руки и легкое прикосновение губ у себя на лбу. Незнакомые Ляле люди то и дело подходили к ней, кто-то вливал ей в рот горькую воду.

– Эту вот микстуру давай, матушка, от жару, – говорил чужой басистый голос.

– Хорошо, доктор, – был тихий ответ матери.

– Плеврос мортус… воспаление плевры. Сильное переохлаждение, повлекшее горячку. А вот эти-то пилюли от нервного, матушка, потрясения. Нервос шокос… Так вот-с.

Опять проваливалась Ляля в горячий болезненный сон, сквозь который доносился тот же строгий бас:

– Положение тяжелое… Статус вертес… Сегодня кризис… Терпение, матушка, терпение…

И опять темная бездна и чей-то непрерывный плач. А потом откуда-то из глубины протяжно поющий голос:

– Да упасет господь дщерь свою… дабы дитя божие невинное… Господи, помилуй, господи…

Сколько дней и ночей пролежала в горячке Ляля, она не знала. Только однажды утром, проснувшись, она почувствовала себя, почти совсем здоровой. Теплое и радостное настроение было и у нее на душе и во всем доме. Солнце светило по-весеннему ярко и настойчиво пробивалось сквозь плотные парчовые шторы на окнах. Один самый проворный лучик, скача по паркету, забрался к ней на подушку и сладко пощекотал ее щеку.

Ляля потянулась и заулыбалась. «Как чудесно!» – подумала она. Но тут вдруг вспомнила о Холодоше и усовестилась: как же она могла забыть о своем спасителе и радоваться счастью. Где же он теперь?

Она оглянулась. Это была ее спальня с куклами и цветами в кадках. В комнате никого не было. Лишь кошка на окошке мурлыкнула, посмотрела вяло на Лялю и, спрыгнув на пол, подкралась к двери. Приоткрыла ее мордочкой и вышла вон. Из-за двери послышались голоса людей.

Медленно ступая по полу неверными слабыми ножками, Ляля подошла ближе. В горнице она увидела большого толстого господина, говорившего басом:

– Кризис миновал, сударыня.

– На все воля божия. Молиться надо, – услышала она голос стоящего рядом попа в рясе. Хромой походкой он подошел к красному углу. – Дай, бог, к праздничку выздороветь. Год нынешний масленица-то поздняя.

Поп продолжал молиться, но Ляля уже не обращала на него внимания. Ее взгляд был прикован к двум женским фигурам в середине комнаты. Одна из них была Лялина воспитательница, в очках и с очень печальным лицом, каким девочка его никогда не помнила. А в другой женщине она узнала свою маму, в шали, со стаканом воды в руке. Та стояла спиной и что-то говорила мадам.

Ляле жутко захотелось крикнуть что есть мочи «Мама, мамочка!» и кинуться ей в объятья. Но силы покинули ее, и лишь невнятный вздох вышел из ее уст. Ляля, обессиленная, тихо упала на пол.

– Ке с ке се? Мон шер Ляля! – услышала она восклицания няни и звон разбитого стакана.

Ляля была спасена, болезнь отступила. Однако девочка была еще слишком слаба и нуждалась в долгом покое. Строгий доктор разрешил ей выйти на свежий воздух, но только на короткое время и не раньше, чем через несколько дней, как раз на масленичные гулянья. Отец Петр пообещал отслужить службу в ее здравие.

И все же Ляля оставалась грустной. Тихая печаль не сходила с ее бледного неулыбчивого лица, и все приписывали это остаткам перенесенного недуга. Она же целыми днями только и думала, что о Холодоше, не зная, как разыскать его и у кого бы спросить о нем.

Наступил чистый четверг. Ляля, сидя у окна, тоскливо разглядывала грязь на разъезженной по-весеннему дороге. Как вдруг с улицы до нее донесся веселый ледяной звон. Она невольно вздрогнула, дрожь пробежала у нее по спине. Глядь в окно, а там праздник: телеги катят потешным поездом, бубенчики звенят-заливаются. На первой телеге колесо, лентами разукрашенное, на шест насаженное. Вокруг девицы молодые сидят, по-праздничному разодетые, веселые, песни поют, народ забавляют, масленицу встречают:

Вот уж ряженый поезд из виду скрылся, а народ все галдит и радуется. И только маленькой Ляле не до веселья. Сердце девочки наполнено грустью, а глаза жгут горькие слезы. Видно, не для нее нынче праздник.

Вот пришло прощеное воскресенье – самый шумный день гуляний. С утра по всему селу звонили колокола, разливали приветственный звон по дворам и закоулкам, сзывая жителей собраться на торжество.

Народ ряженый, с песнями и прибаутками, с балалайками и гармошками, пеший и на лошадях, торопился на призывный звон, на широкую площадь перед церковью. И не только из Романова, изо всех окрестных деревень всего уезда стекались сюда толпы. Всем хотелось поучаствовать в большом празднике. И шумно, и людно, и весело было тут, и яблоку негде было упасть. Среди ряженых хромою походкою ходил отец Петр, благословляя мирскую радость. А по всей площади – шатры, балаганы, карусели. Всюду поют, играют, пляшут. Эх, веселье да и только!