Мария Мартова - Правдивые сказки

– О, боже!

Она едва не лишилась чувств, но устояла, собравшись с духом.

– И все же пусть даже таким как бы я хотела увидеть его, покаяться перед ним. Но где он? Что с ним? Я ведь даже адреса его не знаю.

Листочек тоже молчал. Он тоже не знал, где был сейчас этот бедный старый художник.

А тот по-прежнему жил на другом конце города, в глухом грязном квартале, на пятом этаже серого дома с облупившейся штукатуркой. Здесь он снимал тесную комнатушку в большой шумной квартире, наполненной криками маленьких детей, звоном кастрюль и каждодневной руганью соседей.

Сюда он приехал несколько лет назад из другого города, спасаясь от тяжелой жизни в отцовском доме. Жизнь многочисленных домочадцев, среди которых он был старшим ребенком, держалась на вечном страхе перед главой семейства. Приходя усталым с работы домой, хозяин-тиран обычно напивался до одури и принимался придираться ко всему в доме. Дети кидались врассыпную. Больше всех доставалось его жене, кроткой, безмолвной женщине, едва успевавшей разрываться в заботах по хозяйству. Нередко, битая мужем, она запрячется куда-нибудь в угол, чтобы никто не видел ее, и тихо плачется на судьбу. И не дай бог, чтобы кто-нибудь подошел к ней с жалостью – гнев отца был страшнее всего.

А еще доставалось старшему сыну – мечтательному художнику. Отца сильно раздражала в нем неизвестно откуда взявшаяся страсть к живописи.

– Разору! – орал он в неистовстве. – Все разорву! Кому эти мазилки нужны? На завод пойдешь. Работать будешь, работать…

И крепкий красный кулак приближался к лицу измученного юноши.

И однажды молодой человек понял, что больше не выдержит этих угроз и унижений. Сев на поезд, он уехал раз и навсегда, уехал наугад, взяв билет до той станции, до которой просто хватило денег.

Он совершенно не думал, как будет жить один в чужом городе, без заработка, без поддержки, без жилья. Однако, сбросив с себя гнет прежней жизни, он был полон самых радостных видов на будущее. Глубоко убежденный, что его талант проложит ему дорогу к успеху и достатку, он не боялся ничего. Он ясно осознавал свое предназначение, а потом также ясно ощутил разочарование, первое в его новой жизни.

Однако судьба сжалилась над ним, будто и вправду не захотела лишить мир истинного гения. Добрая женщина, торговавшая на привокзальном рынке пирожками, привела растерявшегося путешественника, праздно шлявшегося вдоль путей, в свой старый дом на окраине города, в большую шумную квартиру на пятом этаже. А в залог взяла лишь несколько натюрмортов и обещание уплатить за жилье сразу, как только появятся деньги у нового жильца.

Не сказать, чтобы деньги посыпались на голову юноши, но голодным он почти никогда не сидел и даже раз в неделю мог рассчитывать на тарелку супа с говяжьей костью, «случайно» оставляемую сердобольной хозяйкой. Он брал иногда частные заказы, просиживал днями на центральной площади под солнцем и дождем, рисуя редкие портреты гуляющих горожан, давал уроки детям, настойчиво уверяя родителей, что в размазанных картинках их чад кроятся будущие великие творения.

И мечтал… Мечтал о славе, о признании и о том, наконец, что сумеет найти свое предназначенье и создаст, как бог мирозданье, то единственное истинное чудо искусства, настоящий художественный шедевр, ради которого стоит жить и творить. И люди оценят его и будут благодарить судьбу, что послала им этот дар. Но что это будет за картина и как он будет ее писать, юный художник не представлял совсем. А пока грелся собственными мечтами и считал себя богачом в мире задуманных идей и великих открытий.

Но вот однажды теплым майским вечером он, как обычно, шлялся без дела по городу, погруженный в свои мысли, и набрел на парк. «Странно, – удивился он, – такое живописное место, а я еще ни разу его не видел.»

А дальше все было так, как описали в разговоре кленовый листочек и его новая знакомая в лиловом плаще. Тогда-то художник и влюбился, влюбился безумно, безвозвратно, со всей пылкостью своей впечатлительной натуры. И ему вдруг сразу стали безразличны все его картины, он оставил кисти и краски и мечты о высоком призвании. И верил теперь только в любовь и ею только жил все счастливое время их коротких встреч. Как восторженно, как страстно любовался он всеми совершенствами ее лица, плавными изгибами стройной фигуры, легкой женственной походкой, несущей ее над землей. Он буквально упивался безграничной привлекательностью живого портрета и лучшего счастья себе не желал.

Но, ослепленный внешним совершенством, он не сумел разглядеть скрытых глубин ее внутреннего мира, ее непостижимой души. Отдавшись без остатка своему новому чувству, он ни на минуту не сомневался, что оно взаимно.

И вот как-то, уколовшись о ее холодный взгляд и отчужденность, он, как утопающий за соломинку, ухватился за совершенно безумное предложение своей возлюбленной – создать ее портрет неземной красоты. И тут он вдруг осознал, что это тот самый шанс воплотить его мечту в реальность. Не розовые цветочки в пошлых вазочках, не толстые физиономии незнакомых мужчин и женщин, не куча других картин и картинок, написанных по заказу, без души, без вдохновенья, а совсем иное – божественное воплощение реальной земной красоты. И эта красота сама далась ему в руки, доверилась его таланту. Именно ему предоставлялось право вдохнуть в нее и свое воображение, и свою страсть и доказать ей, неподкупной, свою бескрайнюю любовь.

И он с головой окунулся в работу. Несколько недель пролетели, как один день. Все это время он почти не отходил от мольберта у себя в комнате, не замечая ни усталости, ни голода, ни смены дня и ночи. Он был одержим. Время торопило мастера.

Наконец наступило 27 июля – ее день рождения. Разбуженный бессонницей, он встал с первыми лучами солнца, слабо пробивавшимися сквозь тяжелые полинявшие шторы. В сильном возбуждении он тут же кинулся к своему полотну. Как одержимый, он простоял за работой весь день. Делались последние мазки. Еще несколько движений кистью, несколько черточек, чуть-чуть тени… и вот, кажется, все готово. Он отошел на два шага назад.

Отошел и замер… Сердце учащенно билось. Он с жадностью всматривался в то, что стало портретом, пытаясь найти в нем идеал вечности и красоты – то, к чему стремился, о чем грезил.

Что-то неуловимо близкое, дорогое глядело на него и вместе с тем каким-то нездешним холодом обдавало его воспаленную душу. В изнеможении он опустился на стул.

На картине, озаренная лучами восходящего солнца, царственной поступью проходила Она – безупречно красивая, вызывающе молодая, до боли близкая и недосягаемая. Ступая по воздуху, как по ступеням, она двигалась прямо на него, обдавая холодом и блеском своего непостижимого обаяния. Облаченная в тонкую тунику, стекающую мягкими складками с ее стройного стана, она казалась воздушной, нереальной. А простирающийся за нею легкий дымчатый шлейф, усеянный едва заметными утренними звездами, лишь усиливал это впечатление.