Валерий Сибикин - Птичий полонез

– Смотри, Витька, показывает Мишка на синиц на наезженной дороге, когда мы её пересекали, – какие-то уже не такие синички-то. Краски те же, но уже не такие тона у красок. Видишь?

– Ага, – соглашаюсь я, – точно почистили синички свои одёжки для какого-то торжества.

– Для какого… так для весны, вон, смотри, и сороки то же сделали.

И Мишка показал на пару сорок, севших на берёзу и застрекотавших как из пулемёта.

– Чего это они так заволновались, Мишка?

– Так у них уже начинаются свадьбы. Они от нашего села сейчас и отлетают, чтоб им не мешали.

– И правда же, соглашаюсь я, – сорок почти не видно стало в селе, а они вот они где…

– Смотри, Мишка, сорока хворостину в клюве несёт! Да большущую! Целую палку. А вторая сорока следом летит.

– Они уже ремонтируют свои гнёзда, – остановился Мишка, провожая взглядом сорок, – а вторая сорока, – тыкнул он лыжной палкой в небо, – помогать ей будет палку эту в гнездо встраивать.

И мы пошли дальше.

По всем приметам ощущаем: идёт Весна-Красна. И не зря нас с Мишкой неудержимо поманило надеть лыжи, пока снег не начал хватать их цепкими хапками, налепляя на них комья и не давая уйти к реке, к лесу или затеряться в полевом безлюдье. Тут, на дальних подступах к селу, зима ещё крепко удерживает свои бастионы. Вот они, закрепшие сугробы. Мы с проторенной лыжни да на них, конечно! А наши лыжи даже следов на тех сугробах не оставляют! Как по крышам домов ходим мы с Мишкой по их склонам!

И хотя слепит глаза солнце, налегли на снег голубые тени деревьев, а меня охватывает зябким неуютом, прокрадывается мысль: не далеко ли от дома мы забрались в лёгких наших одёжках?

К пойменному мелколесью направилась парочка серых ворон. Ой, как разухабисто летят, с заигрываниями, с выкрутасами.

– Мишка! – говорю я, остановившись рядом с ним на самой макушке сугроба, – смотри, прямо как наши пацаны расшалившиеся, эта парочка!

Мишка тоже любуется ими, задрав голову и заткнув лыжные палки под мышки.

– Витька, они сейчас знаешь что нам показывают?

– Что?

– А я могу вон на какую высоту! – взмоет одна, планируя и покачиваясь.

– Подумаешь, удивила, – перебиваю я Мишку, вообразив себя другой вороной и как бы продолжая его подглядку, – мы и повыше можем! А та другая, которую вообразил я, в этот момент подхватывается, расправляет на высоте крылья и устраивает воздушную болтанку. И пошли они играть в воздушный перехват, словно ситец неба размеряют…

А заснеженный окрест в это время оглашало воронье «каау! Кааау!» И столько оттаявшей ласки в этой вороньей свадебной песенке. Суровое «ка-рр!» точно расплавлено стронувшимся в природе теплом, которое вороны уже вовсю почувствовали.

И как-то уютно стало нам в снеговом просторе, словно кто ласковой и тёплой рукой прикоснулся. И не пугает уже холодами обессиливающая зима. Идёт весна! Вот они её первые приметы!

И нас с Мишкой первых известили об этом синички, сороки и вороны!

Воробьиный душ. Егорова Оля, 12 лет

К середине дня дружно заговорила капель, зачастила и обрушила на землю звонкий поток. Весёлый, напористый, он быстро съел размякший от тепла дома снег, добрался до льда, намёрзшего ещё с первых морозов, и пробил в нём корытце. Через края корытца цветастыми салютами взмётывались брызги!

Первый день торжества воды и света! Я не мог оторваться от окна, соображая, к кому из ребят сорваться из дому.

В клён напротив нашего окна швырнуло воробьиный клубок. Клубок этот мячиком отскочил от одной ветки, мигом обежал вокруг другой и покатился по нашему утоптанному двору, исторгая оглушительную воробьиную брань, выстрельнул чёрным комком в наличник нашего окна и, взметнувшись вверх, мгновенно рассыпался по веткам клёна, звонко голося отовсюду уже с этих веток.

Упав на наличник окна, комок оказался… воробьём! И был тот воробей чернее трубочиста, не то от печной сажи, не то от угольной пыли. Мне, стоявшему в это время у окна, он был виден хорошо, а вот я ему через стекло не был виден. Из-за солнца, лившегося в стёкла окна. Видно, зиму обретался в заброшенной печной трубе или в совхозной кочегарке.

Я сразу окрестил его Трубочистом! Трубочист был в пылу и азарте потасовки. С воинственным «чвик-чивик!» он хватил на наличнике несколько замысловатых подскоков и грянулся прямо в то ледяное корытце.

Голубой поток с крыши задиристо окатил его с головы до хвоста.

«Как ошпаренный выскочишь, насмешливо подумал я, тут быстро чумовых-то отрезвляют».

Но Трубочист не только не убегал из-под ледяной струи, летящей с крыши дома, но лез под неё сам, приседал в корытце чуть ли не до половины тела и, бодро встряхиваясь, бил себя мокрыми крыльями, как заправский парильщик веником в бане. Потом он жадно напился, снова взлетел на наличник окна, истово отряхнулся и – пулей маханул незнамо куда!

А вслед за ним и я выскочил из дома и к Кольке Соколову. А у него уже был Мишка. Все трое мы договорились надеть лыжи и к роднику под холмом. С тех холмов мы на лыжах-то и носимся! Так что и на лыжах накатаемся, и родниковой воды в рюкзаках домой принесём.

Вечером дедушка меня очень похвалил за воду. А я всё думал: с переполоху это Трубочист под ледяным душем накупался, или… ой, не знаю я, почему.

Дедушка был в хорошем настроении, да ещё и похвалил меня…. И я от радости рассказал ему про воробья, который выкупался с перепугу.

– Во, как в потасовке его разогрело! – от души смеялся дедушка в конце моего рассказа, – даже водой охолаживаться пришлось. А потом посерьёзнел и сказал:

– Нет, Витя, это не просто забавный случай к тебе наведался. А подсмотрел ты заурядное явление из воробьиного житья-бытья. Ничто так не укрепляет силу и здоровье птиц, как наша сибирская снежница, – талая вода, то есть. Перезимовавшие в тёплых странах наши птицы весной специально прилетают раньше, чтоб застать эту снежницу. Лишения и невзгоды терпят, лишь бы вдоволь ею насладиться.

– Она же холодная ведь, ледяная, как в ней купаться?!

– Холодная, – согласился дедушка, – а ты ведь видел, как наша бабушка лёд к своей болячке прикладывала?

– Так бабушке доктор советовал, чтоб лечиться. А воробьи-то… они разве болеют…

– Болеют, как и люди. – удивил меня дедушка. – А ты в сказках читал про живую и мёртвую воду?

– Читал. Там волшебники богатырей оживляли. Сперва давали им мёртвую воду, а потом живую…

– Вот-вот. А для наших птиц снежница и есть настоящая живая вода. И ледяной душ наш Трубочист тоже не от чудачества принимал. Любовь, она и для воробья не картошка, как в поговорке говорится… Время первой снежницы – свадебный разгар у воробьёв. Ну, какая воробьиха посмотрит на замурзанного кавалера? На кой ей сдался в супруги – помазок!? Так на его месте и в бобылях останешься.