Шамиль Ракипов - Прекрасны ли зори?..

Маргарита Ивановна тихим, ровным голосом рассказывала о муже, припоминая всё новые и новые подробности. А я слушал внимательно, стараясь запомнить каждое её слово.

Когда я стал прощаться, она проводила меня до дверей и посоветовала побывать в Музее пограничных войск СССР.

В музее я увидел очень много интересного. Но больше всего меня интересовали экспонаты, которые рассказывали о событиях, происшедших в 1938 году в районе озера Хасан, близко знакомили с пограничниками, проучившими самураев, что пытались перейти границу нашего государства. Я стоял в раздумье, рассматривая личные вещи Гильфана Батыршина и Ивана Чернопятко. В большой стеклянной банке была вода, взятая из моря в том месте, где погибли герои Гильфан и Иван. Наверно, оттого, что я долго, не отрываясь смотрел на эту воду, у меня слегка закружилась голова и примерещилась пенистая поверхность моря, будто я снова ощутил влажный порыв ветра и его солоноватый привкус…

Я перешёл к другому стенду.

Разглядывая увеличенные фотографии, я будто слышал шелест густых и высоких зарослей камышей, обступивших со всех сторон озеро Хасан. Стоят те камыши многие века, как и сибирская тайга. Лишь дикие звери протаптывают меж них свои еле приметные тропки. Ведут те тропки к водопою. Да пограничники пробираются сквозь их чащу.

На следующей фотографии — недалеко от озера застава. Там как раз проводится перекличка наряда, который отправляется в «секрет». Пристально всматриваюсь и… вижу Гильфана. Он тоже стоит в строю…

У стенда появилась группа молодых солдат. Постукивая подковками каблуков о паркет и переговариваясь, они нарушили строй моих мыслей. Подосадовав на них в душе, я с сожалением подумал о том, что погибшие всё равно о себе ничего не расскажут. О них должны помнить и говорить живые. Но никто даже из самых близких Гильфану людей не знает о нём того, что знал и мог бы рассказать сам Гильфан. Поэтому, покидая музей, я твёрдо решил отправиться в путешествие. Отправиться в детство Гильфана.

Поезд довёз меня до станции Голубовка перед рассветом. Вместе со мной ещё несколько человек вышли на пустынный перрон. Однако все эти люди, видно, были местные: каждый из них выбрал свою тропинку, и вскоре все они исчезли, будто растворились в предутреннем зябком воздухе.

Спешить было незачем. Я зашагал вправо от полотна железной дороги, наугад выбрав тропу пошире, круто взбирающуюся на возвышенность. Уже почти рассвело, и каменистая неровная почва под ногами хорошо проглядывалась. Поднявшись наверх, остановился. Местами к земле припал клочковатый голубой туман. Он заполнял лощины и обволакивал у подножий огромные терриконы, чёрные треугольные очертания которых клиньями врезались в небо. Терриконы очень напоминали издали древние египетские пирамиды. Край неба раскалился докрасна. Нет, это не румянец зари. Утренняя заря никак не может разгореться на западе. Это отбрасывает к небу блики кипящий в доменных печах металл. Это жар полыхающих домен раскалил западный край неба.

Это Донбасс! Знаменитый Донбасс, помогающий увереннее биться сердцу России, каждая пядь земли которого полита пóтом его тружеников и кровью его защитников!

В Голубовке, переименованной ныне в Кировск, оказывается, и сейчас живёт немало людей, лично знавших нашего героя. Приятной неожиданностью для меня явилось то, что дом, в котором жил Гильфан, ещё хранился в первозданном своём виде. А самое главное — живут и здравствуют его дядя Халиуллá и тётушка Шамгольжаннáн Губайдýллины, вырастившие и воспитавшие Гильфана. Об этом мне сказал первый встретившийся местный житель и подробно объяснил как их разыскать.

И вот я иду по улице Партизанской, обсаженной по обеим сторонам вишнями. Нерешительно стучусь в калитку с номером двадцать два.

Хозяин пригласил меня в дом. Долг вежливости не позволяет сразу начинать расспрашивать гостя, кто он и зачем явился. Халиулла-бабай [1] Бабáй — дедушка, старик. вопросительно поглядывает на меня и, чуточку волнуясь, поглаживает клинышек седой бородки. Жена его, Шамгольжаннан-аби, [2] Абú — бабушка, старушка. вытирает руки о передник, переводит растерянный и недоуменный взгляд с мужа на меня, опять на мужа. Я спросил об их самочувствии. Потом сказал, что приехал издалека, с их родной сторонушки. Они очень обрадовались неожиданному гостю. Шамгольжаннан-аби засуетилась, стала накрывать на стол. Они торопились узнать о новостях, которые я привёз.

Меня так и подмывало тут же завести разговор о Гильфане, попросить стариков рассказать о нём всё, что они помнят. Но человек, которого привело в чей-то дом лишь дело, — не гость. А старики почти все строго придерживаются традиций. Поэтому, чтобы не обидеть хозяев, я до времени помалкивал о главной цели своего приезда.

Мы пили чай, говорили о том о сём. Я рассказывал о Казани, о наших татарских деревнях, об известных в республике людях, о своих самых интересных поездках. И только когда Шамгольжаннан-аби уже собралась убрать со стола, как бы невзначай заговорил о Гильфане.

Гильфан в одном из писем, хранящихся в Музее погранвойск СССР, в 1938 году писал, что наравне с матерью почитает и любит своего дядю Халиуллу и тётушку Шамгольжаннан. По правде говоря, это письмо и надоумило меня поехать в Донбасс.

Халиулла-бабай начал издалека.

В эти места судьба его забросила в 1910 году. Приехал он из деревни Ямаширма, что находится в нынешнем Высокогорском районе Татарии. И вплоть до 1938 года трудился под землёй. Вначале и в салазки вместо лошади впрягаться приходилось, тащить их волоком по штреку. И уголь рубил вручную, заступом или киркой. Потом повысили, сделали его коногоном: погонял лошадь, впряжённую в вагонетку. Особая сноровка нужна, чтобы вести эту упряжку во тьме по узкому штреку. Человек привыкает по звукам шагов лошади, отражаемым от стен, угадывать повороты, неожиданные завалы на пути, встречную упряжку, — ориентируется, как летучая мышь. Это приходит не сразу к коногону. Большой опыт необходим для этого.

Многие годы прошли с тех пор, как Халиулла-бабай спустился впервые в шахту. Затем новые времена настали, порядки изменились. Шахта прежде принадлежала хозяину, а теперь стала народной: нынче не на хозяина трудились — на себя.

К этому времени Халиулла-бабай стал уже опытным шахтёром. И других мог научить многому. Вскоре он возглавил бригаду. Молодёжь училась у него шахтёрскому делу. В Голубовке его уважали.

Халиулла и Шамгольжаннан уже растили шестерых детей. Но пришлось ему найти местечко около себя и для младшей сестры с её маленьким сыном Гильфаном.

Халиулла-бабай сидит на разостланном на полу паласе, подобрав под себя ноги, и неторопливо рассказывает о минувших годах. Иногда от волнения горло ему сдавливают спазмы. Тогда он опускает глаза и умолкает на несколько минут. Руки подрагивают, когда он) проводит ими по белой, как снег, бороде. Вконец растревожили его сердце воспоминания. Он старается скрыть волнение, но ему это плохо даётся. Ещё бы, прожить девяносто лет — не простое дело. Правда, Халиулла-бабай ещё полон сил.