Бранка Юрца - Родишься только раз

Священник спросил бабушку и тетю Францу, какое имя они хотят дать мне.

— Бранка, — ответили они.

Священник поднял брови:

— Бранка?

— Да, Бранка.

— Что это за имя?

— Мы все хотим Бранку, — сказала тетя Франца спокойно, но твердо.

Священник нахмурился:

— Хорошо, я нареку ее Бранкой, но только в том случае, если найду это имя в календаре.

Он взял в руки календарь и стал читать имена.

Имена порой бывают подозрительные, порой даже опасные, словно в них заложен динамит.

По всей Австро-Венгерской империи распевали гимн:

Его пели всюду вплоть до Копера и Триеста, вплоть до синего Адриатического моря.

Мой отец, служивший надзирателем в одном из самых мрачных казематов империи, не был ни за императора, ни за империю. И поэтому для своей маленькой дочки выбрал нормальное сербское имя Бранка.

— А если священник откажется окрестить ее Бранкой? — спрашивали женщины.

— Как это откажется?

— Господа есть господа! — вздохнули женщины, заранее предвидя, как трудно будет уломать святого отца.

— Тогда сразу возвращайтесь домой!

— Не валяй дурака — рассердилась бабушка. — Ребенка надо окрестить. Не бойтесь, священник в ответе за каждую душу!

Священник прочел календарь сперва с начала, потом с конца, но Бранки так и не нашел.

— Не могу, — сказал он. — Бранка — это нехристианское имя. Такой святой никогда не было. Я не могу записать такое имя. Выберите другое! Имен здесь сколько хотите. Сколько хотите красивых имен. Сколько хотите красивых христианских имен. Пусть будет Ивана, Генов ефа, Н ежа, Мари етта, Юд ита, Лу иза… Вы, конечно, знаете, какие муки приняли святые за истинную веру. У девочки будет прекрасный пример.

— Мы ничего не можем, ребенок не наш! — возразила тетя Франца.

— Скажите, какое имя выбрала бы ваша сестра Ханета, мать ребенка? Какое имя выбрала бы Ханета, воспитанная в христианской вере, лучшее сопрано в нашем церковном хоре?

— Но отец девочки хочет Бранку…

— А мать? Мать тоже имеет право!

— Господин священник, вы же сами говорите, что жена не должна прекословить мужу…

— Стало быть, крестить не будем? Бедное дитя умрет и сразу попадет в преисподнюю…

Священник нервничал. Но бабушка твердо стояла на своем.

— Ребенок не виноват, — сказала она. — Сами знаете, крестить его надо. Коли зять так хочет, запишите ее Бранкой. Они скоро уедут, и все будет шито-крыто.

— Ну ладно, — наконец сдался священник. — Только вместе с этим нехристианским именем она получит второе, христианское. Иначе что я скажу епископу.

Так и вписал меня в церковную книгу: Бранка Даниела.

Вписал, разумеется, и день моего рождения. Священнику доверяли. Ни бабушка, ни тетя Франца даже не взглянули на эту запись.

Мама всю жизнь помнила это крещение.

Вот каким камнем преткновения может быть имя!

В первое же воскресенье священник с кафедры обрушился на родителей, дающих своим детям нехристианские имена.

Мне же тогда было все равно, какое имя мне дали. Люди, наклонявшиеся надо мной или бравшие меня на руки, чтоб потетешкать, звали меня Бранкой или просто малышкой, и я им улыбалась.

Вскоре после крещения мама со мной и с братом уехала к отцу в старый приморский город Копер.

А первого августа началась война.

Отца призвали в армию. Он стал одним из многочисленных солдат австрийской армии; в составе такого-то и такого-то полка его отправили на фронт в Галицию.

Его послали на фронт, а он послал свою семью в Крапиву.

Мы не приходим в этот мир по собственному желанию. И детство себе не выбираем.

Война шла всюду: на земле и на небе. Одним муравьишкой на этой войне был мой отец. В Галиции он был тяжело ранен и доставлен в военный госпиталь в Венгрии.

Там его вылечили, но на фронт больше не послали. Его послали в Мариб ор. Надзирателем. В Мариборе тоже была большая, огромная тюрьма.

Отец поехал за хлебом. Мы поехали за отцом, а заодно и за хлебом.

Когда я подросла, родители решили отдать меня в монастырскую школу. Они выбрали эту школу потому, что на словенском языке в то время в Мариборе обучали только монахини.

Когда мама привела меня в монастырь, то оказалось, что первый класс уже переполнен.

Я с удивлением разглядывала монахинь, их бледные, прозрачные лица, белые крахмальные косынки, покрывавшие чуть не весь лоб, ниспадавшие на спину черные накидки.

— Сестра Клементина, — сказала одна монахиня, — давайте запишем эту девочку! Эта уж будет последней. У нее такая смышленая мордашка!

Монахини переглянулись, и сестра Клементина взялась за перо.

— Как тебя зовут?

— Когда родилась?

— Двадцать седьмого апреля, — ответила за меня мама.

— Метрическое свидетельство у вас есть?

— Нет, — ответила мама.

— Напишите, чтоб вам прислали. Метрика — это документ. Память может подвести, а документ есть документ, документу нельзя не верить.

Мы написали Тышлерам, за границу, в Италию. Через некоторое время пришло метрическое свидетельство, документ над документами. Крапивский священник послал нам его за подписью и печатью.

В метрическом свидетельстве, которое сопровождает человека до самой могилы, черным по белому было написано, что я родилась двадцать четвертого мая.

Ничего не попишешь! Документ есть документ, память же может подвести. Так вот и случилось, что у меня до сих пор два дня рождения.

Во всех документах, без которых не проживешь, написано, что я родилась в мае, дома же все знают — со слов мамы, которая дала мне жизнь, а также со слов отца, который в тот день напился! — что я родилась в апреле, за три дня до маминого дня рождения.

Мы не отмечали ничьи дни рождения. Вышла заминка с моим днем рождения, вышла заминка с моим именем Бранка, которое отец нашел в каком-то календаре. Ежегодно 17 октября мама давала мне целую тарелку сладкого винограда и весело говорила:

— Вот тебе на именины. На именины и на день рождения. Все равно не знаем, какой настоящий. Так оно лучше!

Мамины синие глаза сияли. Виноградины, полные сладкого сока, улыбались мне, и я досыта наедалась чудесного спелого винограда.

Моей маме на всю жизнь запомнился первый визит к врачу.

В Крапиве не было врача. Он был в К омене. Туда-то и поехала она со своим отцом, когда ему сосной придавило ногу.

Со станции шли пешком. Одной рукой дед опирался на палку, другой держался за Ханету.

Вошли в кабинет. Дед снял кепку, как того требует приличие, и застыл на пороге.

Врач даже не взглянул на вошедшего.

— Добрый день, — сказал дед.