Бранка Юрца - Родишься только раз

Женщины, как, впрочем, женщины всех времен и эпох, старались быть красивыми. Они завивались железными щипцами, накаляя их над газовой горелкой, и так затягивались в корсеты, что не могли дохнуть. Юбки носили длинные, такие длинные, что, поднимаясь по лестнице, придерживали их, чтоб не запутаться в подоле и не упасть.

У мужчин, как это исстари ведется, тоже была своя мода. Они носили костюмы с жилетами, под воротником рубашки сидел галстук бабочкой, а господа к тому же небрежно помахивали тростью.

Это было время фиакров.

История моего появления на свет так же стара, как я сама.

Проходят дни, недели, месяцы, годы, и я все реже вспоминаю эту давнюю историю. Главное — я живу на свете, который, разумеется, покину, когда пробьет мой час.

А когда я родилась?

В 1914 году.

Итак, с годом моего рождения все ясно, чего нельзя с той же уверенностью сказать о месяце и дне.

Я родилась в том самом году, когда грянула первая мировая война, и, как утверждает моя мама, в апреле. Под знаком быка.

Я и впрямь становилась бодливой, если меня задирали. Первой я нападала редко и обычно при этом не бодалась. Случалось мне оступаться и падать, но с какой бы высоты я ни слетела, я всякий раз вставала на ноги, выпрямлялась во весь рост и продолжала идти своей дорогой.

Так где же я родилась?

В Крапиве. Крапива — это одна из самых красивых деревень Кр аса. Южная железная дорога, которую построили австрийцы незадолго до первой мировой войны, проходит как раз мимо Крапивы.

Если вам придется ехать по этой дороге в Триест, помахайте ей рукой.

Если же вы поедете по шоссе из Сежаны до Випавской долины, вам не миновать Крапивы. И тогда тоже помахайте ей!

В те времена, когда я появилась на свет, деревня наша гордилась своей церковью, домом священника, самим священником, учителем, школой, магазином, и конечно же, своими домами на узеньких улочках, прорезавших деревню вдоль и поперек.

Что за странное название — Крапива?

Правда, крапивы здесь хоть отбавляй. Она растет в любом закуте, пробивается сквозь камни и заполонила собой дворы, хотя я не берусь утверждать, что тут ее больше, чем в других деревнях Краса.

Может быть, деревню нашу назвали так за острые языки ее жителей? Кто знает? Одно мне достоверно известно — я такая же стойкая и выносливая, как и крапива. Нипочем мне ни зной, ни стужа. Как, впрочем, и всем моим землякам. Они не забыли родной язык, несмотря на то что фашисты прислали к ним в деревню учителя — итальянца.

Родилась я в доме маминых родителей. Фамилия их была Т ышлер, что означает столяр. Предки их столярничали, о чем явно свидетельствовали сохранившиеся в доме столярные инструменты: пилы, долота, рубанки…

Отец был родом из Пихл евих, деревеньки, находившейся в каком-нибудь километре от Крапивы.

Мама и папа учились в одной школе, у одного учителя.

Папа, окончивший, как он говаривал в шутку, крапивский университет, в юности отправился искать лучшей доли за морем, в Америке. Через год он вернулся оборванный и исхудавший. В деревне ему нечего было делать — земля перешла к старшему брату, и потому он очень обрадовался, когда получил место тюремного надзирателя в К опере.

Но я родилась не там, а в Крапиве, в родном доме моей матери.

И все же мой папа знал наверняка, что я родилась в апреле, в то самое время, когда в Копере бушевала непогода и морские волны с грохотом обрушивались на каменный волнорез.

В апреле! Он, конечно, знал, что у него родилась дочь.

Сначала сын, а потом дочь. Брат и сестра. Как по заказу.

На радостях он даже хлебнул лишнего. Всей душой он рвался в Крапиву, но в тюрьме томились заключенные, и отец томился вместе с ними.

Моя мама всегда утверждала, что я родилась двадцать седьмого апреля.

Всякий раз, говоря о дне моего рождения, она призывала в свидетели тетю Фр анцу, которая тогда уже хозяйничала в дедовом доме и радушно приютила маму, брата и меня.

«О, словно сейчас слышу, как наша Франца сказала: „А ведь девчонка родилась только на три дня раньше тебя, Ханета!“

Итак, в апреле!

В апреле, когда зеленеют луга на Красе, когда цветут нарциссы, когда покрывается листвой желтинник, одеваясь в нежные кружева красно-желтых цветов, когда пускает гибкие, душистые побеги можжевельник…

И плющ, заплетавший, по своему обыкновению, стену со двора, уже перекинулся на окно, под которым как раз в то время разгуливали куры с петухом. Они были так заняты собой, что даже не подумали заглянуть в окошко, чтоб посмотреть на новорожденную, крепко спеленатую девчонку, которая громким плачем и криком приветствовала маму и всех тех, кто обретался под гостеприимным кровом Тышлеров.

Ханета, мать девчонки, съела тем временем испеченный бабушкой белый хлеб, кусок курятины и запила их вином, как и полагается в подобных случаях.

Ростом я была с ноготок, но, проголодавшись, скандалила на весь дом. И понемногу росла, несмотря на туго стянутые пеленки: руки приходилось держать по швам, а пятки были плотно прижаты друг к другу.

Если б такой сверток поставили на попа, он бы, наверное, не упал.

Но ребенок должен лежать!

И потому, наверное, меня не ставили.

Мама и Тышлеры торопились с крестинами. Не ровен час — дитя умрет нехристем, душа его отправится в ад, тогда как крещеная душа улетает прямо на небо! Они никогда не простили бы себе этого! Итак, скорее в купель!

При крещении ребенок получает имя! До этого я была просто девчонкой, а просто девчонок на свете хоть пруд пруди. Теперь же второй такой девчонки на всем Красе не было.

Я очень любила слушать рассказ о собственных крестинах.

Бабушка и тетя Франца понесли меня в старую крапивскую церковь.

Священник, встретивший их у купели в боковом приделе, окропил меня святой водой, и я тут же огласила церковь дикими воплями.

— Ну, — сказал священник, — эта раба божия будет не робкого десятка.

Бабушка и тетя Франца встревожились. Похоже, на дитя не снизошла божья благодать.

— Что поделаешь, — тихо молвила тетя Франца, видимо желая выгородить меня, — маленькая еще, дай-то бог, чтоб сумела за себя постоять.

Взрослые, те знают, что в божьем храме надлежит говорить шепотом, но что возьмешь с малого неразумного дитяти.

Я сучила ногами и руками, извивалась, брыкалась и орала во всю мочь. Бабушка и тетя Франца не знали, куда глаза девать от стыда. Чего они только ни делали, чтоб меня успокоить, но все их старания были напрасны.

— Ничего хорошего из нее не выйдет! — заявил священник. — Поскорее свершим святое таинство, не то еще ребенок простудится!

Но как он ни торопился, все равно при крещении вышла заминка.