Бранка Юрца - Родишься только раз

Усталая, но довольная сидела я на берегу и смотрела на быструю воду. Еще одна победа над Дравой. Одно меня огорчало — Драва унесла мои цикламены, все до единого.

Об этих цикламенах я вспомнила, когда в класс вошел вероучитель. Был первый урок закона божьего.

— Слава Иисусу! — прокричал класс, вставая.

— Во веки веков — аминь! — ответил вероучитель таким тоном, будто заканчивал молитву.

Мы сели. Он встал перед первыми партами, скрестил на животе руки и обдал нас теплым, веселым взглядом. Я сидела на второй парте за Милкой. Она была намного выше и плечистее меня, что отнюдь не мешало мне разглядывать рослого и краснощекого вероучителя, один вид которого уже пел величальную песню жизни. Я же, сидя за широкой Милкиной спиной, чувствовала, что меня он просто не замечает.

Вероучитель заговорил о каникулах. Девочки смеялись, тараторили без умолку и невпопад отвечали на его вопросы. Вероучитель не знал, как нас успокоить.

Я сидела у открытого окна и смотрела на ясную небесную синь и на вонзившийся в нее развесистый тополь. Внезапный порыв ветра, с шумом пробежав по его листьям, приподнял наши тетрадки. Ветер не прекращался, и я встала, чтоб закрыть окно. И как раз в ту минуту, когда я взялась за оконную ручку, над тополями пронеслись ласточки, и я словно услышала шум Дравы. Мне представилось, как я плыву с острова, как вода несет меня, как я предаюсь течению, которое уносит меня с собой…

Я вздрогнула и закрыла окно.

Шум волн мгновенно стих. Теперь я слышала класс. Он опять гудел, как пчелиный рой.

Вдруг встала Стана Железничар. Она сидела на последней парте и тщетно старалась перекричать класс. Я обернулась — блестящие черные косы венчиком уложены вокруг головы. Вероучитель кое-как угомонил нас, и Стана елейным голосом заговорила:

— У нас в Межице один человек…

Опасаясь, как бы она не ляпнула чего лишнего, вероучитель поспешил спросить, кто он такой.

— Хороший человек. На шахте работает…

— Ну и что же?

— Я не решаюсь говорить…

— Говори, говори!

— Он говорит, что бога нет, и к мессе не ходит…

Стана сказала это так просто, будто речь шла не о господе боге, а о чем-то самом обыденном.

Класс замер.

Сердце у меня беспокойно забилось. Похоже было что это затишье перед бурей.

Сама собой пришла на ум молитва, которую я повторяла каждый вечер: „Святой ангел, хранитель мой, будь же ты всегда со мной!“

Едва шевеля губами, шептала я эту милую молитву которой меня научила мама. В ушах опять стоял шум Дравы. Я плыву. Быстрые волны несут меня с собой. Почему она отняла у меня цикламены?

Вероучитель, совсем размякший в девичьем классе, даже и бровью не повел.

— Говоришь, в церковь не ходит?

— Не ходит! — подтвердила Стана.

— Неужели несчастный не знает, что это смертный грех?

— А что ему до смертного греха, если он в бога не верит?

„Бога нет, нет, нет“, — повторяла я про себя.

Раздался бой часов на башне собора, что напротив почты, и всем нам почудилось, что безбожник из далекой Межицы вошел в наш класс. Он был здесь, с нами, и невозможно было его прогнать. Даже господин вероучитель ощущал его присутствие.

Тишина в классе была словно наэлектризована. Я чувствовала, как по мне с треском бегают электрические искры.

— Святой ангел, хранитель мой, будь же ты всегда со мной, — шептала я машинально.

Да, бога нет. Он бы не допустил такой несправедливости. Немая тишина должна была взорваться. Она непременно должна разбиться. Но кто ее разобьет?

Не вставая, я вполголоса проговорила:

— Он совершенно прав!

К счастью, вероучитель не знал, кто это сказал, и мне бы в ту минуту затаиться, как мышке. Но вместо этого я упрямо повторила:

— Он совершенно прав!

Вероучитель попятился. Свинцово-синие глаза его оторопело моргали, толстые поджатые губы подрагивали.

— Кто это сказал? — наконец спросил он изменившимся голосом.

— Я! — крикнула я, поднимаясь с места.

Безбожник из Каринтии был прав: бог, если б он существовал, устроил бы мир по-другому.

Внезапно я поняла всю бесполезность своего бунта. Нет, в этом классе нечего ждать поддержки. Коленки у меня дрожали, в горле пересохло, но сердце было полно решимости стоять до конца.

— Что ты говоришь, дитя мое?

— Я не дитя! Нет!

Вероучитель долго молчал, а потом потребовал, чтоб я взяла свои слова обратно.

Помнится, я их не взяла обратно: ни на первом уроке закона божьего, ни на одном из последующих.

Переплытая Драва была для меня навсегда переплыта, сказанное слово было сказано навсегда.

Как страстно мечтала я о колечке!

Сколько раз в детстве смотрела я на витрины ювелирного магазина, где на темно-красном бархате лежали кольца, ослепляя блеском золота и сверкая драгоценными каменьями.

Они притягивали меня, как магнит. Проходя по Господской улице, я непременно останавливалась перед витриной и жадными глазами впивалась во все эти сокровища.

Здесь были обручальные кольца — массивные и совсем тоненькие. Но мне не хотелось ни того, ни другого. Взор мой был прикован к нежным девичьим колечкам, которые так украшают руку. Прижавшись носом к стеклу, я всякий раз выбирала себе какой-нибудь красивый перстень — то с обыкновенным хрусталиком, то с изумрудным глазком или опалом, то с жемчужиной, то с кроваво-алым рубином…

Дома я вечно надоедала родителям, прося их купить мне кольцо. Маме и без того не хватало денег, и, чтоб отделаться от меня, она говорила:

— Мала ты еще, да и пальцы твои тонковаты. Вот подрастешь немножко, тогда и купим тебе колечко.

Я взглянула на свои руки. Какие они худющие, ладони не шире ракушки, а пальцы, ну как есть коротышки. Но ведь они такие неприметные вовсе не от худобы, а главное, потому, что их ничто не украшает.

Однако ничего не поделаешь, придется подождать, пока подрасту!

В классе я была самая маленькая. Когда мы на уроках физкультуры строились в шеренгу, я всегда оказывалась в хвосте.

Сколько раз я мерялась ладонями со своими одноклассницами!

Но, увы, ни у кого не было таких малюсеньких короткопалых рук, как у меня.

И тем не менее я должна воздать должное своим рукам.

Играя в волейбол, я так сильно посылала мяч, что те, кто был по другую сторону сетки, всерьез побаивались моей подачи. В школе мои руки отличались проворством и сноровкой.

Учебников тогда не было. Новый урок мы записывали под диктовку учителя. Я, бывало, все пишу и пишу, тогда как другие девочки давно уже сидят сложа руки.

Если б подрасти!

Но ни ноги мои, ни руки не стали такими, о каких я мечтала. Мой кулачок и теперь уместится в любой руке, а ноги так и остановились на тридцать четвертом размере. И все же у меня нет оснований для недовольства. Мои крепкие ноги обошли полсвета! Я ходила рядом с длинноногими людьми и никогда от них не отставала. Шла себе своими мелкими шажками и всегда приходила к цели…