Ирина Карнаухова - Повесть о дружных

Дядя Егор останавливает лошадей, одергивает на себе рубаху, приглаживает волосы, хозяйским взглядом осматривает телегу, оправляет упряжь на лошадях. Лена тоже расправляет платье, и даже Таня, поглядев на них, чинно садится на край телеги.

Дядя Егор открывает скрипучие воротца.

- Ну, теперь глядите, дочки, на нашу деревню,- говорит он и пускает лошадей шагом.

Дорога сначала бежит огородами, потом появляются маленькие квадратные избушки без окон. На широких дверях висят огромные, тяжелые замки. Избушки стоят не на земле, а на четырех точеных столбах.

- Что это? - спрашивает Таня.

- Амбарушки,- говорит дядя Егор.

- А почему они на столбиках?

- На курьих ножках,- басит дядя Егор,- чтобы воздух проходил, зерно не прело.

"Так вот оно что такое избушки на курьих ножках!" - думает Таня.

Она отворачивается от Лены, зажмуривает глаза и шепчет: "Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом..."

Приоткрывает глаза, но избушки стоят, как стояли. Значит, самые обыкновенные.

- А вот птицеферма,- показывает дядя Егор,- а там скотный двор... вот это свинарник.

Дорога вливается в деревенскую улицу. По обе стороны тянутся тесовые дома: большие, сложенные из толстых бревен. На улицу дома глядят пятью шестью окнами, а окна высоко над землей,- Тане руками не дотянуться.

Под окнами каждой избы вьется горошек, желтеют какие-то цветочки.

Люди в домах спят, нигде не видно ни огонька, ни дыма. Тишина. Только скрипят колеса телеги. Из-под одних ворот выскочил кот, перебежал через дорогу, отряхнул лапки и посмотрел на проезжающих. Он чем-то похож на Марфута, и Таня тихонько вздыхает.

Вот крылечко, над ним синяя вывеска: "Сельпо села Бекрята".

Над одной избой колышется красный флаг.

- Правление колхоза,- говорит дядя Егор.

Лес окружил деревню полукольцом. Он подошел к самым огородам. А некоторые сосны разбежались, не смогли остановиться и прорвались на улицу. Так и стоят между домами.

- Вон школа,- говорит дядя Егор.

Улица упирается в высокий холм, а на самой его верхушке, обнесенные низкой оградой, блестят в свете разгорающейся зари три новых дома из свежеобструганных бревен.

- Слезайте, девушки,- говорит дядя Егор,- лошади не потянут.

Таня с радостью выскакивает в траву у обочины дороги. От холодной росы у нее сразу промокают ноги, и дрожь бежит по спине.

Лошади трогают.

Вот уже дядя Егор распахивает ворота, вводит лошадей под уздцы на школьный двор и, снимая шапку, говорит:

- Ну, добро пожаловать! - И, помолчав, добавляет: - Пичужки вы малые!

Власьевна

Домик был прехорошенький. Тремя чисто вымытыми окнами он смотрел вниз на деревню, а два окна повернул в сторону леса.

Завалинка поросла какой-то веселой вьющейся травкой; возле крылечка важно вытянулись четыре подсолнечника, качая под утренним ветерком тяжелыми золотыми головами. Ступеньки крыльца сбегали на зеленую траву. Возле ограды, отделяющей домик от огорода, протянулись длинные плети тыкв с ярко-желтыми цветами; над ними вились хлопотливые пчелы-разведчицы.

- Здесь и жить будете. Сейчас я Власьевну разбужу.

И дядя Егор постучал кнутовищем в окно. Таня услыхала, как стукнула дверь в сенях, потом кто-то загремел крюком, и дверь на крыльцо распахнулась. На пороге стояла высокая пожилая женщина в длинной, до полу, домотканой рубахе и накинутом на плечи ватнике. Толстая седая коса спускалась до колен.

Дядя Егор снял шапку:

- Здорова будь, Власьевна! Принимай гостей. Вот учительницу привез!

- Заходите,- коротко кинула Власьевна и пошла в дом.

Таня и Лена двинулись за ней. Дядя Егор подхватил чемоданы и внес их в сени.

Мокрые ноги Тани оставляли на вымытом полу большие темные следы.

В кухоньке было очень чисто. Русская печка сияла белизной. Полка для посуды была украшена кружевом из газет.

- Вот тут для вас все приготовлено,- сказала Власьевна и распахнула маленькую дверь.

Комната была небольшая, но веселая. Два окна выходили на восток, и в них вливалась розовая чистая заря. Две кровати, стол, две небольшие лавки. На окнах беленькие занавески старинного северного мастерства.

Леночка с удовольствием осматривала комнату, а Тане было не до того: ноги у нее дрожали мелкой дрожью,- занемели на телеге, и она бессильно села на лавку. И тут ей строго сказала Власьевна:

- Наследили! Мокрую обутку надо в сенях оставлять! Не намоешься так, не наскребешься! Чужой труд понимать надо!

Так ворча, Власьевна вдруг быстро опустилась на колени перед Таней, ловко стянула с нее сандалии и чулки, крепко вытерла ноги чистой тряпкой и натянула откуда-то взявшиеся большие теплые шерстяные носки. Не успела Таня раскрыть рот, как Власьевна заполоскала ее чулки под рукомойником и развесила их у печки.

Все так же ворча что-то про себя, она сунула в руки Лены огромные валенки.

- Погрей ноги пока. Глупство в такой обутке к нам приезжать! Вот теперь сразу осипнешь, и какая из вас учительница будет?

Огромная, но статная, она легко несла свое большое тело, сновала по крохотной кухоньке, и половицы под ней не скрипели, а посуда на полках не дребезжала.

Она внесла большую охапку дров и целые плахи бросала в печь, легко поднимая их одной рукой.

Дядя Егор остановился у порога и сказал примирительно:

- Ты потише бы, Власьевна, напугаешь пичужек!

- Ничего,- говорит Власьевна,- это я только-только разошлась, ты меня еще горячей не видел.

И, грохоча трубой, она уже раздувает самовар, хлопает его по медному боку и говорит сердито:

- Кипи, тебе говорят, кипи, озорник! Замерзли ведь совсем девушки.

И вдруг стихает, садится на лавку, складывает руки на груди и внимательно смотрит на приезжих.

Таня перепугана; она сидит на лавке, выставив вперед ноги в огромных толстых носках, и боится шевельнуться.

А Леночка спокойно улыбается и говорит:

- Ишь, какая вы грозная, Афанасия Власьевна! Чижика моего совсем напугали.

И вдруг Власьевна улыбается, да так хорошо, молодой веселой улыбкой:

- Чижик! И впрямь чижик! Ну, не бойся, пташечка, все хорошо будет! Я, как мой самовар,- закиплю и враз остыну. Идите устраивайтесь пока, а тут и картошка сварится. А если что нужно,- кликните.

Леночка сразу берется за дело, и Таня помогает ей изо всех сил, хотя движется осторожно, с недоверием поглядывая на свои длинные-длинные ступни.

И вот уже постланы постели, накинуты покрывала на подушки; аккуратной стопочкой легли на полку книги, повешен портрет мамы в простенке, карточка папы над Лениной кроватью; поставлен чернильный прибор на стол,- вот и обжита комната. Хорошие или дурные дни придется в ней прожить?

Власьевна останавливается на пороге; в руках у нее пестрый половичок.

- На которой кровати эта синичка-то будет спать?