Лев Кассиль - Ход белой королевы

- Откровенно говоря, ничегошеньки я с вами не понимаю,- заговорила она, потеряв вдруг всякую уверенность.- То вы мне одним кажетесь, то совсем другим. Что-то запуталась я с вами.

- Наташа, может быть, хватит нам в эти самые ваши уральские разрывушки играть, а? Руку!

Он протянул ей свою широкую и уверенную руку.

- От вас, видимо, никуда не денешься,- невольно уступая, отвечала Наташа.

- И не будем спорить. Видите, я пришел первый. Пришел первый, чтобы вы на лыжне не остались -последней! Сам пришел, деваться вам некуда. Сдаетесь? Ну?

- Сдаюсь.

Теперь они тренировались ежедневно. Чудинов был неутомим. Постепенно его заразительная, веселая энергия стала передаваться и Наташе. После всевозможных упражнений и отработки отдельных элементов лыжного хода они в конце занятий делали прикидку с секундомером. И Наташа порой была готова возненавидеть эту маленькую, но дьявольски торопливую стрелочку, которая опережала ее и достигала клювиком положенной черты прежде, чем Наташины лыжи пересекали условную линию финиша между двумя елочками.

- Вы меня совершенно загоняли! - жаловалась она к концу тренировки, покорно опускаясь на пенек, и, освободив усталые ноги от креплений, втыкала лыжи в снег.- Скажите хоть что-нибудь.

Чудинов, сам уже взмокший и как будто довольный, сразу начинал объяснять:

-Слушайте, Наташа! Когда вы подходите к финишу, вы не скупитесь, выкладывайте все. Я же вам сказал: сделаем сегодня последнюю прикидку. Что же вы скаредничаете? Бережетесь? Оставляете слишком большой запас в себе. Сил-то у вас достаточно, а вот злости мало, хорошей спортивной злости. А без этого не победишь противника. Вы меня извините, но иногда прямо взял бы вас за шиворот и потряс как следует, леший бы меня взял!

- Ну вот, вы опять уже ругаться начали,- устало и виновато возражала Наташа.

Чудинов в таких случаях смущался, но продолжал бушевать:

- Я же сказал "меня". Меня чтоб леший взял!

- Ну, и на этом спасибо.

- Не за что! - Он внезапно распалялся.- Леший бы пас обоих взял в конце концов! На меня злиться - это вы умеете, а вот где надо характер ваш зауральский, норов этот ваш чалдонский в быстроту перевести - тут стоп дело. Ничего из вас не выйдет, пока не разозлитесь хорошенько.- С затаенной хитрецой он поглядывал на Наташу.- Вот, например, когда я тренировал Бабурину...

Наташа вскакивала:

- Опять Бабурина? Хватит с меня этой Бабуриной! Только и слышу... Пожалуйста, командуйте, я готова.

- На сегодня хватит,- подзуживал Чудинов.

- Нет, не хватит. Я хочу тренироваться. Слышите? Командуйте!

Так они тренировались день за днем, день за днем.

Однажды, после вечерней тренировки, Чудинов вынул из кармана два билета.

- На концерт сегодня пойдем. Вы свободны? "Пятую" Чайковского играют. И "Болеро" Равеля. Сильнейшая вещь! И вам полезло будет послушать.

...Они сидели в большом зале рудничного клуба. Оркестр, приехавший из Свердловска, играл "Болеро".

Удивительной и непривычной была для слуха Наташи эта музыка. Собственно, музыки в первых тактах не было. Неподвижно сидели все музыканты на эстраде.. Почти недвижим был и сам дирижер - только чуть-чуть подрагивала мерно в его руке, прижатой к талии, палочка да возле него, в самой середке молчавшего оркестра, едва слышно что-то поцокивало однообразно, сухо, настойчиво, в одном и том же, лишь слегка, двухоборотно смещающемся, попеременно проступающем ритме. И вот постепенно, как бы приближаясь, это упорно повторяющееся звучание становилось все громче, громче, явственней, решительней, и на него отзывался, подчиняясь тому же двойному, попеременно распоряжающемуся четкому ритму, один инструмент за другим. И он, этот ритм, облекся в робкую сперва мелодию, которая бежала по оркестру от флейты к скрипкам, от скрипок - к виолончелям, от виолончелей - к фаготам, как бежит по магниевому шнуру огонь, зажигающий свечу за свечой на елке. Все неодолимее, все могущественнее становился этот властный попеременный ритм, настойчивый, немного придыхающий, неодолимо, такт за тактом вовлекающий в свое движение все силы оркестра. И мелодия, послушная ему, с каждым тактом насыщалась все новыми и новыми оттенками. Вот она уже завладела всеми инструментами, и то, что было недавно еще едва слышным, цокающим стуком барабанчика, теперь стало жадным, лихорадочным и набатным зовом широко раз-звучавшейся темы. Она пробивалась от одной группы инструментов к другой, все более разрастаясь, открываясь во всей своей повелительной мощи. Ритм несколько убыстрился, а мелодия все повторялась и повторялась. Она гремела уже оглушительно, почтя истошно. Казалось, сейчас она изнурит и музыкантов и не хватит больше сил слушать ее, требовательную, всеисчерпывающую, прошедшую через все инструменты, сыгранную и так, и эдак, и еще совсем по-новому, и потом опять, еще раз по-другому... И когда, казалось, звучание уже достигло предела, истощив все свои возможности, и, торжествующе владея всем залом, подчиняло себе безоговорочно биение всех сердец, в музыке произошел какой-то короткий внезапный сдвиг - и в скользящей лавине звучаний, вовлекшей все инструменты оркестра, все оборвалось и смолкло...

Наташу совершенно половил этот изнурительный двойной, попеременно повторяющийся странный ритм и как будто однообразное, но могучее движение музыки. Зал аплодировал, а она сидела неподвижно, прерывисто дыша, вся еще во власти только что оборвавшихся звучаний.

- "Болеро",- тихо пояснил ей Чудинов.- Фанатический танец, особая магия ритма. Но хотите смейтесь, хотите верьте, есть в нем что-то похожее на наш двухшаж-ный попеременный ход, честное слово. Вы заметили? Тут тоже попеременно повторяется одна и та же музыкальная фигура, а потом берется разгон и включаются все силы, используются все возможности... полная отдача! Кажется, уж нечего больше выкладывать, а оказывается, можно еще вот и так... и под конец еще один, почти исступленный рывок, бурный спурт и финиш... Люблю я эту штуку!

Потом играли Пятую симфонию Чайковского. Наташа вообще любила музыку, а сегодня благородные звуки симфонии, лившиеся с эстрады, волновали ее с какой-то не совсем ей даже Понятной и новой силой. Все вокруг было музыкой - и новые надежды, которыми она теперь жила, и завтрашний день, обещавший опять встречу на снежных холмах, и сегодняшний вечер, и этот сидевший рядом недавно еще совсем ей не известный, а теперь уж очень нужный то грубоватый, то ласковый неукротимый человек. Чудинов тоже отдался весь во власть слышимого и едва заметно качался, как бы повинуясь величавому ритму симфонии. А Наташа, сама того не замечая, в сладостном оцепенении припала к его локтю, стиснув его руками. Спохватившись, Чудинов, слегка отодвигаясь, шепотом сказал: