Софья Яковлева - Мы и большущее озеро

Издалека приближалась светлая полоска кустов.

– Настя, не вертись. Не качай лодку, папе трудно грести.

– Мам, а плавун плавает?

– Этот нет. Он зацепился за дно, и на него наносит новую землю с семенами.

– А почему тогда плавун?

– Почему? – подала голос из-под маминой полы Лёка.

– Потому что он вырос не из земли, а из коряг и плавучих островков. Островки собрались вместе, туда принесло ил, а сверху выросли камыши и кустики.

– Там под корнями живут рыбы всякие. Может быть, даже змеи, – сказал папа.

Пока мы приближались к плавуну, волны делались всё меньше и меньше. Папе уже не нужно было кричать, его было и так слышно.

– К берегу, к берегу, – сказала мама.

Только берега не было.

А были одни ветки.

Вместе с первыми ветками нас окружила тишина. Деревья росли прямо из воды. Травинки тоже. Ступить на такой берег было никак нельзя. Зато какие-нибудь сказочные существа запросто могли тут жить.

Мы плыли в волшебном мире, наполненном изумрудным светом.

– Это ивы и ольха, – сказал папа, – они умеют расти почти прямо в воде. А сосен и ёлок нету.

– А почему?

– Соснам нужны камушки. Глина. Песок. Может, вырастут лет через пятьдесят. Или сто.

– Давай я погребу, – сказала мама.

Они с папой поменялись, и папа посадил Лёку на колени. Лодка тихо скользила вдоль острова. Я глядела в тёмную воду – вдруг там кто-то покажется интересный. Мама с папой обсуждали, что купят в Шаманихе, когда мы туда приплывём. Голоса звучали как в маленькой комнате. Вода плюхала о вёсла.

– Ну, – сказала мама, – последний бросок.

Они с папой опять поменялись, и ветер встопорщил папин капюшон.

Остров отплыл и показал нам берег. Вон она, Шаманиха! Разноцветные домики и ниточка пляжа. Папа стал снова грести изо всех сил, а серые волны выросли и громко заплюхали вокруг нас.

– Уф, наконец-то.

Мама вылезла из лодки и поставила на песок Лёку. Взяла пустой рюкзак и ушла в магазин. Кто же лучше мамы знает, что нужно купить?

Мы с папой и Лёкой бродили по берегу и слушали, как шумит озеро. Чайки сидели на пирсе, вертели головами. Перья у них топорщились от ветра.

– Папа, а чайки любят чай?

– Не знаю. Я им как-то не предлагал.

– Смотри, нырнула. Поймала рыбку?

– Нет. Не поймала. Ветер сильный, им трудно сейчас нырять.

– Гляди! А та сидит прямо на воде. Плывёт как уточка. Качается.

– Отдыхает.

Мы сели в лодку, чтобы её не унесло. Лёка шевелила красными сапожками и смотрела в даль. Папа строгал перочинным ножиком палочку. Наконец показалась мама. И мы все побежали к ней. Папа забрал у неё рюкзак и банку с молоком. И мы быстро спустились к озеру, к нашей лодке.

– Так, Серёга. Вдоль берега, вдоль берега, в море не выплывай. Вон какой ветер поднялся. Давай сначала я, силы береги.

– Нет, ты у плавуна. Там спокойнее.

– Ладно. Но смотри, боком к волнам не вставай.

Серая скала нависла над лодкой, повисела-повисела и снова отодвинулась.

– Серёга, камни. Серёга, опять в море плывёшь.

Мы с Лёкой лежали на дне лодки на спасательном круге, как в колыбельке, и мне ничего не было видно кроме сердитого серого неба. Время от времени вылезал краешек серых сосен и снова прятался. Я подумала, что это похоже на мыльницу в ванне, которая плавает по волнам, а к бортику пристать не может. Мама тихо говорила над нами:

– Серёга, носом, носом к волне. Серёга, смотри, опять в море плывём.

Было темно, как вечером. Я-то знала, что солнце должно быть вон там. Недавно я там видела белый кружок. Но сейчас тучи висели сверху, как одеяло.

Я уже давно устала от этого вида. И барашки мне посмотреть не дали. Меня немножко тошнило и хотелось чего-нибудь съесть. И у мамы настроение, по-моему, сильно испортилось. Она не хотела ни разговаривать, ни рассказывать. Только давала папе указания, а папа молчал и указаний как будто не слышал. Мама хотела на берег, а мы всё плавали и плавали. Как будто ему хотелось подольше покачаться в таких интересных волнах.

– Серёга, давай всё-таки попробуем вместе.

Мама шагнула над нами и села к папе на вёсла. Они сначала пыхтели и кряхтели, потом стали считать: «Раз-два, раз-два». Они долго так считали, и пыхтели, и брызгали в лодку водой.

Мама вдруг вскрикнула:

– Ой, нас сейчас разобьёт!

Потом папа оказался в воде и стал тянуть нашу лодку. Он был прямо так, в сапогах, штанах и куртке. Потом что-то бумкнуло, и лодка остановилась. Мама вынула спящую Лёку. Я села. Увидела большие камни, и папа сказал: «Вылезай». Меня поддержали папины руки, и вот я стою под деревьями. И в меня летят брызги от волн. Я видела сквозь ветки, как папа подтаскивает лодку и привязывает цепь к берёзе.

Мама с папой вытащили из лодки продукты и разожгли костёр. Теперь на земле смешно растопырились папины чёрные брюки, серая водолазка и жёлтая куртка. Сапоги развалились, как усталые спящие звери. Сам папа в трусах и маминой куртке сидел у огня, ворошил дрова и посматривал в сторону лодки. Мы с Лёкой грызли сушки.

Мама время от времени взмахивала руками:

– Вот теперь её точно разобьёт.

Папа вскакивал, глядя на лодку, стоял так немного и садился снова.

– Не разобьёт. Главное, чтобы не унесло.

На меня навалилась дремота. Я смотрела на папу. Папа всё смотрел и смотрел на бушующее озеро. В камнях горел костёр. Воздух был задумчиво-серым.

Потом мы спускались к воде. Папа спрашивал: «Может быть, вы пешком?» Но мама отвечала, что уже тихо и Наська вон дрыхнет.

Я хотела сказать, что не дрыхну, но так и не собралась. Когда мы отплыли, мне показалось, что лодка всё никак не выйдет из узкой бухты. О фанеру шуршали ветки, а мама всё время тихим голосом говорила: «Левее, правее». И сверху плыли сосны…

И сверху плыли звёзды. Как будто по реке между чёрными берегами.

Папа топал: пум, пум, пум, и меня чуть-чуть встряхивало на каждом шаге. Пум, пум, пум. Открылась дверь, и мы вдвинулись в полную темноту.

– Ну вот… Клади сюда, – сказала мама. – Теперь надо принести продукты и вёсла.

– Угу, – сказал папа, и всё пропало.

Гроза грохотала со всех сторон. Асфальт исчез под водой, и брызги летели выше колен. Наська зачёрпывала ногами чёрную воду и думала о бабушкиной кухне.

Там всё было по-другому – не так, как у них дома. Чай там наливали не в кружки, а в лёгкие чашечки с красными цветами. Там не было подпола. Не было и большого нарисованного папой Микки-Мауса на кухонной стене. Там на холодильнике и на посудной полке стояли скульптуры: три «колхозницы» в ярких платьях, лежащая собака, птичка и кукушонок. С ними иногда разрешали поиграть, если расставить их на столе и не носить в комнату.