Братья Бондаренко - Непохожие прохожие

— Увидят меня сейчас-возле кочерыжки и подумают, что это я капусту съела. И попадёт мне. За чужой грех попадёт. Всех блох выколотят. Вгорячах и покалечить могут.

Но так как Лиса была умной Лисой, то не стала она дожидаться, когда её бить будут, кинулась в кусты, только шорох пошёл по ним. И не догадывалась раньше, что в ней прыти столько. А на поляну Барсук вышел, дрова принёс. Посмотрел — нет никого, и осклабился.

— Так и есть, я первый. Не зря же я старался, обеими лапами хватал. Наварим сейчас щей и узнаем, какие они на вкус, щи варёные... Но я что-то капусты не вижу. И Зайца нет почему-то.

Бросил Барсук дрова и давай полянку обшаривать. Наткнулся на капустную кочерыжку и рот разинул:

— Съел кто-то.

И слышит: Медведь сквозь чащу продирается, басит на весь лес:

Что вы там принесёте? Ни дыма, ни огня от ваших дров не будет. Что в вас силы? Вот я так почти целое дерево волоку.

- Попался, — охнул Барсук и присел от страха. — Увидит меня Медведь с кочерыжкой и скажет всем, что это я съел капусту. И мне попадёт. Ухватят за волосы и поволокут. Доказывай потом, что зря тебя куделили.

Но так как Барсук был умным Барсуком и знал, что небитым быть лучше, чем битым, кинулся он в кусты и с той поры старается не попадаться Медведю на глаза. А Медведь вышел на поляну, осмотрелся, покачал нечёсаной головой:

— Нет ещё никого. Эх, мелкота! Нашли, гляди, теперь по сучку и донести не могут. Не то что я — почти целое дерево приволок. Сейчас разожжём с Зайцем костёр и начнём щи варить. Пока остальные придут, а уж у нас и иди будут готовы.

Но смотрит Медведь: один он посреди полянки. Зайца нет. В траве обглоданная капустная кочерыжка валяется, а издали доносится тоненький голосок Ежа:

— Я тоже прутик в общий костёр несу. Мне тоже дадите щец похлебать.

— Втюхался! — обмер Медведь. — Подумают на меня теперь. Скажут: «Съел Медведь кочан капусты и не поделился ни с кем». Стыдища-то какая!

И так как Медведь был умным Медведем, то он не стал дожидаться, пока соберутся на поляну звери и увидят его, большого, возле маленькой обглоданной капустной кочерыжки. И хоть ленив бежать был, бросился со всех ног в кусты и спрятался у себя в берлоге.

И пошла с той порк у зверей, дружба врозь. Прячутся они друг от друга по кустам, стыдятся в глаза поглядеть. И все ищут Зайца, чтобы признался по-честному, что это он съел капусту. Зайцу признаться нетрудно, да не уверен он, что его бить не будут, оттого и носится по лесу, прячется ото всех.

Жили по соседству в Гореловской роще два медведя: медведь Спиридон и медведь Лаврентий. В добре жили- сердце в сердце. По праздникам в гости друг к дружке хаживали, медком угощались. А неподалёку от них барсук Филька жил. Прижимистый, диковатый. И сам — ни к кому, и к нему—никто. Завидно было ему, что медведи живут

дружно. И решил он поссорить их. Приходит к медведю Лаврентию и говорит:

— Жалко мне тебя, Лаврентий. Доверчивый ты больно. Считаешь другом медведя Спиридона, а он ходит по роще и посмеивается над тобой. «Лопух, говорит, медведь Лаврентий. Не успеешь порог его берлоги переступить,’а уж он мёд на стол тащит — угощайся. Я, говорит, к нему только за тем и хожу, чтобы мёд есть. Он, разиня, нараспашку живёт- приходи, пользуйся».

— Врёшь! — рявкнул медведь Лаврентий. — Врёшь, Филька, оговариваешь Спиридона. Гляди, я в гневе не сдержан. Зашибу невзначай до смерти!

Перепугался Филька, побледнел: ох, в недобрый час подвернулся, надавит чуть покрепче медведь — и дух из него вон. Подлое дело, оказывается, легко начать, да не знаешь, каков конец будет. Не рад уж Филька, что и врать начал, да пятиться назад некуда: слишком далеко зашёл. Хитростью решил взять медведя.

— Крик, Лаврентий-, не беседа, кричать и дурак может. А если я вру, пусть провалюсь я на этом месте.

Страшной клятвой поклялся барсук.

Смотрит медведь Лаврентий: сейчас расступится земля и примет Фильку. Но тот как стоял, так и остался стоять, а земля даже и не шелохнулась под ним. И тогда поверил медведь всему, что сказал барсук. За стол усадил его, миску мёда на чистую Скатерть поставил, угощает, жалуется:

- Как она, жизнь-то, повернуться может, а! В глаза, значит,—друг, а за глаза — лопух. Эх, Спиридон, Спиридон...

А Филька ест мёд и поддакивает:

— Что ж, подле пчёлки мёдом пахнет, подле жука - навозом. С друзьями уж так: в радости они сыщут, а в горести забудут. Сегодня их полна берлога, а завтра и здравствуй сказать некому. Объели, опили, и поминай как звали. В душу ни к кому не заглянешь, а без этого как узнать, друг он тебе или только мёд есть приходит. Нет уж, лучше самому по себе жить. И радость и горе — всё твоё, всё от тебя. Неужто ты, Лаврентий, умом не дорос, чтобы понять это?

Говорил Филька, а сам мёд за обе щеки уписывал. Наелся досыта, а остатки слил в корец и унёс домой — пригодится.

Отдохнул после сладкого обеда, а к вечеру, около сумерек, к медведю Спиридону подался. Пришёл и ну нашёптывать в мягкое медвежье ухо:

— У медведя Лаврентия в гостях был сейчас. Что он говорит о тебе, сказать даже страшно! Говорит, что ты жулик, что ты делаешь только вид, что живёшь честно, а сам мёд потихоньку из его ульев воруешь.

Поднялся медведь Спиридон, натопорщился:

— Врёшь, Филька! Ух и язык у тебя блудлив, что коза. С ветру говоришь. Не мог Лаврентий обо мне сказать такое. Мы же с ним с детства друг друга знаем. Сколько раков на речке вместе переловили. Он же мой друг.

А Филька щурит глазки, подбородком кивает, говорит, что бисер на нитку нижет — блёстка к блёстке:

— Друзья, они разные бывают: и верные и неверные. Ты с другом по вечерам на завалинке посиживаешь, на вечернюю зорю смотришь, а он камень против тебя за пазухой, держит. И не увидишь, как бабахнет. Нет, горе одолеет, никто не пригреет. А если говорю я неправду, то пусть сгорю я на этом месте и даже дыма от меня пусть не будет.

Страшной клятвой поклялся барсук.

Медведь Спиридон попятился даже от страха: сейчас запылает Филька. А Филька как стоял, так и остался стоять, даже ещё поднял прутик с земли, колечко из него свивать начал. И тогда поверил медведь всему, что говорил барсук, и обмер от обиды. Заахал:

— А, лучшим другом облихован! Ах, Лаврентий, Лаврентий! Я в тебе души не чаял, а ты вон обо мне говоришь что: жулик я. Да я за всю мою жизнь никакой корыстью не замарал себя, не то чтобы на чужое позариться. Да и зачем мне чужое, когда у меня своего девать некуда.

А тут и ужинать пора поспела. Притащил медведь огромную миску мёда. Поставил на стол перед барсуком и дал ему большую ложку.

— Ешь, — говорит, — Филька. Если бы не ты, я бы и теперь не знал, что не друг мне Лаврентий. В глаза мне одно говорит, а на стороне — другое.