Братья Бондаренко - Непохожие прохожие

Чмокал Филька медовыми губами, соглашался:

— Что верно, то верно, подле пчёлки мёдом пахнет, подле жука — навозом. Друг, он ведь что месяц: то он большой, то маленький, то за облако спрятался, то опять светит. Без друзей куда легче живётся. Друг — это ведь одно беспокойство. То сам к тебе в гости плетётся, то тебя к себе в гости зовёт. Нет уж, лучше без друзей жить, чтобы тебе никто не мешал и чтобы ты никому помехой не был.

Говорит так барсук Филька, а сам присуседился и знай черпает мёд из миски. За всю жизнь столько не видел, сколько съесть ухитрился — чуть из-за стола поднялся. Домой не пошёл. У медведя Спиридона ночевать остался.

«Утром позавтракаю у него, всё дома не есть», — думал он, умащиваясь в медвежьей постели. А она у него из камыша связана, на такой мягко и крепко спится.

Спит Филька, похрапывает, а медведя Спиридона и сон не берёт. Ночь выдалась паркая, туманистая. Ворочается медведь с боку на бок, сопит. Взнывает в груди сердце — нелегко друзей-то терять: «Ах, Лаврентий, Лаврентий, ни за что ты оглаголил меня, ни за что ославил. Эх, не зря говорят, что камень друга ударяет больнее...» А потом поднялся и пошёл к соседу. Решил он ему обиду свою в глаза высказать. Оторвать от сна и высказать.

Но будить медведя Лаврентия не надо было. Не спал он. Сидел пригорюнясь на завалинке, душой скорбел: «Ах, Спиридон, Спиридон...» А он вот он, медведь Спиридон, идёт к нему, нахмуренный, ненастный. Подошёл и говорит:

— Что же это ты, Лаврентий, опустился как, враньём не гнушаешься, небылицы обо мне плетёшь, будто жулик я, мёд из твоих ульев ворую, а я и не корыстен вовсе. Зачем лгал?

Отвернулся медведь Лаврентий в сторону. Говорит, а голос глухой, печальный, будто и не медвежий вовсе:

— Не в том углу сидишь, Спиридон, не те песни поёшь. Не говорил я о тебе такого. Это ты вон ходишь по роще и говоришь всем, что лопух я, мёдом тебя кормлю.

— Что ты, поклёп, небывальщина это, — взмахнул медведь Спиридон лапами, — чтобы я о тебе говорил такое...

И только тут догадались медведи, что обманул их Филька, поссорить задумал, а им и невдогад. В душу вполз, змея запазушная, про жука навозного сказки сказывал.

Жаль кулака, да надо бить дурака. Пришли медведи в берлогу к Спиридону, подняли потихоньку матрац с Филькой, отнесли к речке и пустили на воду.

Сказали:

— Лаком ты, милый, к мёду, да пить тебе воду. Плыви, крапивное зелье, из нашей рощи.

И пошли к медведю Лаврентию спать.

Проснулся Филька перед утром. Лежит в заревом затишье, нежится, глаз не открывает, думает: «Позавтракаю сейчас у Спиридона, а обедать к Лаврентию пойду. Так и буду кормиться возле них, медок посасывать. С хитрецой жить—в достатке быть. Врать — не мякину жевать, не подавишься».

И слышит он тут — булькает у него под матрацем что-то. Ощупался со всех сторон, а под него вода под сочилась. Вскочил, смотрит: плывёт он на медвежьем матраце по речке, несёт его речка мимо поёмистых берегов неизвестно куда, а на заревой воде рыба взыгрывает.

Перепугался барсук, побурел от страха: до одного берега далеко, а до другого ещё дальше.

— Караул! — кричит. — Тону! Помогите!

Подхватило его крик эхо, понесло по роще и по тальникам поречным. Услышал его медведь Спиридон, сказал своему соседу медведю Лаврентию:

— Слышишь, Лаврентий, как вопит голосисто. Проснулся, значит, зелье крапивное.

— Пусть повопит, может, урок этот ему на пользу пойдёт, а то ишь — кривью жить вздумал, — ответил медведь Лаврентий, перевалился на другой бок и захрапел снова: ночью- то недоспал.

Жил во дворе у бабушки Танахи Петух. Так себе петушок— маленький, слабенький. Да бабушке лучшего и не надо было: кукарекает, и ладно. Зато Петух с этим мириться никак не хотел.

— Да, на мою долю счастье быть большим не выпало, — говорил он, — но не может быть, чтобы я был самым хлипким петухом во всей деревне. Есть на чьём-нибудь дворе петух и послабее меня.

И шёл с деревенскими петухами силой меряться. Бывало, так намеряется, что еле домой бредёт, но голову высоко держит. Пылкого нрава был петух.

— Ничего, — говорит, — я завтра к петуху дедушки Назара схожу. Ещё с ним не дрался.

Так из двора во двор по всей деревне прошёл и везде бит был. Но гордыни в нём от этого ничуть не убыло. Пришёл домой с последней битвы, присел у забора, чуть дышит, а всё-таки говорит:

— Это ещё не всё. Вокруг вон сколько деревень разных. Запоют на заре петухи, только слушай, и я знаю: есть где- нибудь в этих деревнях петух послабее меня. Его только найти надо и показать всем.

На другое же утро отправился Петух бабушки Танахи на Белое Озеро с белозёрскими петухами силой меряться. В полдень прибежала оттуда Хохлатка к курам бабушки Танахи и закричала:

— Ой, бегите скорее! Там вашему Петуху наши так дали, что он даже идти не может. Лежит под кустом бузины и крылышками подёргивает.

Побежали куры, смотрят и не узнают своего Петуха: весь-то он исклёван, весь-то он искровавлен. Жаром пышит. Подхватили они его под крылышки, поставили на ноги, повели.

Идёт Петух, шатается, выпячивает узенькую грудь, кукарекает:

- Неужели я самый последний во всей округе? Не хочу быть последним. Пусть не первый я, пусть не второй, но и не последний. И, поворачиваясь в сторону Белого Озера, всхлипывает: - На этот раз ваша взяла, но я вот отлежусь немного и ещё раз наведаюсь к вам. И к романовским петухам схожу, вот увидите. Живёт он где-то, петух послабее меня. Его нужно только найти и показать всем.

Дома уложили его куры на мягкую постель, кудахтали над ним:

— Не ходи больше к ним, Петя, добьют они тебя. Они вон громилы какие, смотреть даже страшно. Кроха ты перед ними.

Моргал Петух подбитым глазом, хорохорился:

— Это я только ростом не взял, а духу во мне столько, что его на всех петухов хватить может. Отлежусь и пойду. Не может быть, чтобы я был самым последним петухом во всей округе. Да что я, счастьем обойдённый, что ли!

И отвернулся к стене. А как только почувствовал, что может снова на ногах стоять, поднялся и пошёл в Романовну. Вечером принесли его оттуда романовские петухи и подкинули в подворотню:

— Заберите Петуха вашего. Он ещё дышит.

И пришлось Петуху бабушки Танахи опять отлёживаться. Ничего, отлежался. Поднялся на ноги и говорит:

— Пойду я. Земля большая. Много на ней петухов живёт всяких. И есть где-нибудь среди них петух и послабее меня. Его нужно только найти и показать всем. Вернусь, когда найду, до этого не ждите.

Простился с курами и пошёл. Долго они шли за ним, кудахтали, просили не ходить, но он так и не вернулся. И где он теперь, никто не знает. Может, всё ещё идёт ищет, а может, сложил уже у околицы какого-нибудь села гордую голову, и степные ветры спели над ним одну из своих печальных песен.