Алина Бестужева - Третий чемпионат фабулы по прозе

Роберт любил юную леди Дэвидсон. А она чувствовала себя виноватой в том, что именно по этой причине он сейчас рискует своей жизнью на военной службе в далёкой Азии.

– Я обязательно женюсь на тебе, обязательно! – жарко шептал Роберт, сидя рядом с Мэри на скамейке в саду особняка лорда Дэвидсона, куда он проник тайно.

– Моя нежность к тебе безмерна, – шептала в ответ она, – но ты знаешь моего отца… Он не позволит нам…

– Это поправимо! Поправимо, моя милая Мэри! – отвечал молодой человек, крепко сжимая тонкое запястье девушки. – Пусть я небогат, но военная служба даст мне возможность стать офицером. Твой отец очень уважает людей военного сословия…

– Роберт, я не могу так, – опустила взгляд Мэри. – Ты говорил: твой отец хочет, чтобы ты последовал его традиции и стал пастором. Я не хочу, чтобы из-за меня…

– Да, я хотел стать служителем церкви, – перебил девушку Роберт, – но встретив тебя, понял, что живу только ради того, чтобы быть с тобой… Потому сейчас я вынужден покинуть тебя – на время. Набирают добровольцев в экспедицию в Ост-Индию. Это мой шанс. Наш шанс когда-нибудь быть вместе…

Это было год назад. Уже больше двенадцати долгих месяцев Мэри не видела возлюбленного. Не знала, что с ним. Не знала даже, может он…

В груди так тягостно сжалось сердце. Так же тягостно, как сегодня во время вечерней беседы с майором Уилсби, когда он рассказал о тяжёлой военной ситуации в Бирме. В последнем письме, написанном почти четыре месяца назад, Роберт сообщил, что их корпус вероятно перебросят из Калькутты именно в Бирму…

В комнату вбежала горничная.

– Госпожа! Госпожа! Пришло! Оно пришло…

Мэри резко поднялась из-за столика.

– От Роберта? – почти шёпотом от неожиданного волнения спросила леди.

– Да!

Горничная протянула юной госпоже небольшой конверт.

– О Боже… – девушка нежно провела пальцами по надписи на конверте. Это был его почерк… Мэри строго взглянула на служанку. – Пенни, отец не заметил тебя?

– Что вы, госпожа, что вы, – замахала руками горничная.

– Хорошо, – улыбнулась девушка. – А теперь ступай и следи, чтобы отец или мать не зашли случаем ко мне в комнату.

– Конечно, госпожа.

Пенни вышла, затворив за собой дверь.

Тяжело дыша, Мэри села за столик и вскрыла конверт. На листе серой бумаги знакомым и таким любимым почерком было написано её имя. Слёзы счастья застыли в её глазах…

«Здравствуй, моя милая Мэри! Не имел возможности отправить тебе письмо последние два месяца. Представляю, как ты волнуешься, и прошу у тебя прощения за эту боль.

Как я и думал, долго отсиживаться в Калькутте нам не пришлось. Сейчас я пишу тебе из Рангуна – это город в Бирме. Нас предупреждали, что кампания в Бирме может быть тяжёлой, но я всё же согласился. Это реальный шанс получить внеочередное повышение и дополнительное жалование. Ты знаешь: я небогат и не из знатной семьи. Поэтому военная служба – единственный шанс стать достойным твоей руки в глазах твоего отца. Прошу тебя помнить об этом. Всё это – только ради нашего с тобою будущего.

В составе пополнения мы прибыли в Рангун три недели назад. Положение наше тяжёлое. Рангун практически обезлюдел: после высадки нашего корпуса почти все местные жители покинули город. Судя по всему, многие из них сформировали партизанские отряды, которые нападают внезапно, чаще по ночам. Перестрелки и мелкие стычки с бирманцами изматывают, хотя в целом дни и часы проходят мучительно и монотонно… Бирманцы отчаянно сопротивляются, хотя это – далеко не самая горькая из бед. Не хватает продовольствия и лекарств. Лазареты переполнены: солдаты гибнут от болезней. Недавно в моей роте несколько человек заболели и умерли. Медик заподозрил, что это холера. Я уже видел, как погибают мои товарищи на поле боя, но смерть от болезни вдали от родины ужаснее в разы… Да и эта война не представляется мне чем-то доблестным или необходимым. Я не имею ничего против этого народа, моя милая леди. Я не политик, а просто солдат…

Иногда, признаюсь, мне страшно, что и я могу умереть здесь, не увидев более тебя, моя милая Мэри. Но я гоню от себя эти мысли. Тем более, что мы, вероятно, скоро вернёмся обратно в Англию. Часть нашего корпуса продвинулась вверх по реке Иравади, к столице Бирмы. Скоро бирманцы вынуждены будут сдаться.

Хочу рассказать тебе об одном случае. Две недели назад, ночью, патрулируя пригород, я заметил у колодца троих бирманцев. Возможно, они хотели отравить воду. Я выстрелил – завязалась перестрелка. Через пару минут на помощь подоспели ребята из моего отряда, и двое бирманцев убежали. Но третий убежать не успел и накинулся на меня. Я ударил его, и он упал. Признаюсь: направив на него ружьё, я чуть не выстрелил. Что остановило меня? Понимаешь, Мэри, в пылу схватки часто не думаешь ни о чём: просто сражаешься, понимая, что если не убьёшь врага – то сам будешь убит. Но когда я уже держал этого бирманца на прицеле, мне помешал нажать на курок его взгляд. О чём думает человек перед лицом смерти? О своём страхе. Да, в его глазах был страх. Страх и отчаяние. Но это не было просто страхом умереть – тут было нечто иное… Подоспели мои товарищи. Мы решили взять бирманца в плен.

Утром я доложил о пленном капралу. Капрал посчитал этого бирманца бесполезным и приказал расстрелять его.

Дождавшись темноты, я повёл пленника к тому месту, где накануне у нас случилась стычка. И снова я увидел что-то странное в его глазах. Наверно, он осознавал свою участь. Но взгляд его выражал не страх перед смертью.

Дойдя до колодца, я развязал бирманцу руки. Он был очень удивлён. Знаешь, о чём жалел я в тот момент? О том, что не знаю его языка и не могу спросить, что значат тоска и боль в его глазах…

Опустив ружьё, я сел на траву. Удивлённый бирманец последовал моему примеру. «А может, всё же удастся спросить ?» – промелькнула в моей голове мысль.

Я указал на свои глаза, а потом – на его, не надеясь, что мой вопрос в форме жеста будет понят. Но, к моему удивлению, пленник вдруг улыбнулся и приложил руку к груди – туда, где сердце. И тогда я понял…

Не о своей жизни грустил он, понимая накануне, что я вот-вот спущу курок.

Бирманец улыбнулся и указал пальцем на яркую луну в небе над нами, а затем – на свои глаза.

«Её взгляд прекрасен, как свет луны», – промелькнуло в моей голове…

Пленник аккуратно коснулся зелёной травы, а потом провёл рукой по своему предплечью.

«Её кожа нежна, как молодая трава», – подумал я…

Бирманец закрыл глаза, опустил голову и крепко прижал к груди смуглую ладонь.

«И моё сердце навсегда принадлежит только ей одной». Я понял это так ясно, как будто он сам сказал это…

Бирманец снова смотрел на меня, и теперь в его взгляде не было страха. Я раскинул руки, а потом указал в сторону, откуда он пришёл накануне со своими товарищами.