Николай Богданов - Партия свободных ребят

В кармане у Сережки был спрятан коровий рог, в случае чего трубить тревогу.

Правда, Сережка никак не мог приловчиться к нему, его разбирал смех, потому что при попытке трубить было щекотно губам. Но он уверил ребят, что в случае опасности, когда будет не до смеха, небось затрубит.

Так он лежал под телегой, борясь с дремотой. Вокруг было тихо - даже подступала скука. Лошади, стоявшие у пожарной машины в хомутах и сбруе, так мирно жевали сено, что от этого еще больше клонило ко сну.

По-настоящему бодрствовал один сторож - кузнец Агей. Крепко подпоясавшись, с топором за поясом, с дубинкой на плече, он расхаживал перед пожарным сараем, как часовой. Взад-вперед. Взад-вперед. И, стараясь проникнуть в тьму, зорко посматривал по сторонам.

Он чувствовал себя силачом, способным в одиночку отбиться своей дубинкой от всех метелкинских кулаков и подкулачников. С таким стражем можно бы ничего не бояться. Но имелся у кузнеца один недостаток - он был несколько глуховат. А это для сторожа беда.

Ходил он, беды не чуя, бандитской напасти не ведая.

А в это время бандиты быстро, сноровисто крались к пожарному сараю.

Агей увидел черную фигуру, метнувшуюся к нему из темноты, и спросил негромко, спокойно, как человек, уверенный в своей силе:

- Кто здесь?

- Твой кум! - ответил хриплый голос.

А в это время Родион Кулюшкин ловко накинул на голову Агея кожаный мешок.

Кузнец хотел крикнуть, но задохнулся ядовитой табачной пылью, насыпанной на дно мешка.

Хотел расправить могучие руки, но кожаный мешок спеленал его, как ребенка. Он вскочил и тут же упал оттого, что ноги его захлестнула ременная петля.

И больше кузнец ничего не помнил.

Еще быстрей управились бандиты с дедом Кирьяном.

Лишь только старик поднял голову с телеги, на которой он дремал, как получил страшный удар чем-то тяжелым и рухнул на овсяную солому, заливая ее кровью.

Бандиты быстро подкатили к дверям пожарного сарая телегу с соломой и, облив ее керосином, подожгли.

Испуганно заржали кони.

Когда катили телегу, из-под нее вдруг что-то выскочило и метнулось во тьму. Бандиты подумали, что это собака. Но это был Сережка. Храбрец-удалец, никогда не терявшийся, Сережка так напугался, что удирал на четвереньках. В ужас привела его телега, которая вдруг ожила и двинулась сама собой, чуть не придавив его колесами.

Спросонья это было так страшно...

Опомнился Сергей только у колодца.

Ничего еще не понимая, он привстал, держась за сруб колодца, и увидел вначале, как вспыхнула телега, облитая керосином, затем услышал крик Кочеткова:

- Горим!

Иван, проснувшийся от вспышки огня, подскочил к дверям сарая и, обнаружив, что они кем-то заперты снаружи, заколотил в них ногами и руками.

Вспомнив свои обязанности, Сережка приложил к губам рожок, пытаясь затрубить тревогу, но тщетно. Ничего не получалось. Теперь он уже не смеялся от щекотки, а плакал с досады. Слезы мешали его дрожащим губам плотно захватить рожок и издать могучий призыв тревоги.

Что делать? Кочетков же сгорит! Сережка, забыв страх, бросился на помощь.

Он сорвал щеколду, которую наложили на дверь бандиты, и, упершись ногами и руками, старался хоть немного сдвинуть телегу. Пламя лизало его лицо, полушубок на нем загорелся. Но Сережка с закрытыми глазами продолжал делать свое дело. Телега немного стронулась, дверь сарая подалась. Кочетков стал вылезать, расширяя узкую щель. В это время раздались выстрелы. Пули щелкнули по железной щеколде.

- Дядя Иван, это в тебя, прячься! - крикнул Сережка и, обернувшись к невидимым во тьме бандитам, закрыл собой Кочеткова, распахнув полушубок. Пламя осветило на его груди красный галстук.

- Ложись, тебя убьют! - крикнул Кочетков, доставая наган и пытаясь отстранить Сережку.

- Всех не убьют, нас, мальчишек, много! - азартно крикнул Сережка и приложил к губам рожок, пытаясь еще раз затрубить.

Но в это время что-то с силой толкнуло его в грудь, в глазах вспыхнул огонь, а в ушах вдруг зазвучали призывные звуки горна, которые перекрыли удары набата:

бум-бам, бум-бам!

"Сейчас набегут все ребята, наша возьмет! Это я играю, это я сумел", блаженно думал Сережка, удивляясь, что рожок звучит, как колокол. И упал, потеряв сознание.

ПЕРОЧИННЫЙ НОЖИК И ШЕПКА

Прежде чем рассказать о дальнейших событиях в Метелкине, вернемся к Гараське, которому не спалось в эту ночь. На рассвете после темной, пасмурной погоды подул южный ветер и к утру разогнал облака. Пользуясь попутным ветром, кулацкая флотилия, подняв паруса, отправилась восвояси. Все базарники были довольны удачной торговлей и покупками. Алдохины парни играли кто во что.

Матвей - на новой гармони, Гришка и Федька - по очереди на губных гармошках, а маленький Витька дул в глиняные свистульки.

Невесело было только на ладье Никифора Салина, на которой плыл Гараська.

Хозяин был мрачен, батрачонок тих, только новый пассажир - в кожаном пальто, с портфелем - был весел и, оглядывая простор разлива, все восхищался красотами природы.

- Какие синие дали! Какое голубое небо! Какая золотая вода!

- Да брось ты, барин, желтая она от глины, а не золотая! - проворчал зло Никифор.

Из-за этого барина и злится он на весь белый свет, а пуще всего на Гараську. Притих мальчишка, понял, что сплоховал, да поздно. Слишком неожиданно появился на берегу этот кожаный барин, слишком неожиданно спросил хозяин, увидев, как вздрогнул батрак:

- Что, Карась, угадал знакомого?

Гараська смутился, не сразу отказался, и Никифор, криво усмехнувшись, сказал:

- Тот самый, которого ты ночью с печки увидал!

От этих слов, от колючего, режущего взгляда хозяина у Гараськи как-то похолодело в груди.

Он устроился на пустых мешках в тени паруса, достал из кармана оставленный ему в залог перочинный ножик и стал строгать подвернувшуюся тут дощечку. Он вспоминал лицо мальчишки в красном галстуке и старался вообразить, где он теперь, что делает, как доставил он его весть на говорящей щепке метелкинским пионерам.

Перед Гараськой проносились какие-то неясные воображаемые картины, в которых участвовали ребята в красных галстуках, Иван Кочетков с наганом, незнакомцы, притаившиеся в бане.

Машинально он все строгал дощечку и выстругал ее так гладко, что она превратилась в аккуратную пластинку, умещавшуюся в ладони. Любуясь ее медовым цветом, Гараська стал вспоминать, что говорилось вчера за самоваром этим вот кожаным барином, который так любуется синим лесом и зеленями.

"Утопят они меня с Никишкой, - вдруг ясно понял Гараська, - обязательно утопят, чтобы я никому не рассказал про гроб с серебром и золотом".

И стал он острым ножичком вырезать на щепке егерскую могилу - ведь не раз с ребятами они читали надпись: