Коллектив авторов - Философия и методология науки. Учебное пособие

Третий вектор имеет рационалистический характер: смысл жизни человека соотносится с его действиями и поступками в обществе. Он может быть связан с установкой человека на строгое следование семейному, клановому или государственному долгу, каким, например, должен быть, согласно Конфуцию, «благородный муж» (смысложизненный ригоризм), либо служение людям (альтруизм) и др.

Но редукция смысла жизни к целям, которые ставит перед собой человек и которые он стремится реализовать в своей практической деятельности, таит в себе опасность. В этом случае возможна прагматизация смысла жизни, подмена его стратегическими целями и тактическими задачами, которые осознанно, последовательно и расчетливо ставит перед собой человек на протяжении своего существования. Это напоминает рассмотренный М. Вебером процесс изменения образа социума в общественном сознании при переходе от традиционной к индустриальной цивилизации, охарактеризованный им как «расколдовывание мира» – его демистификацию и демифологизацию. В результате жизнь лишается глубины и загадочности, а вместе с ними и смысла. И если, как считал Э. Фромм, все смысложизненные установки могут быть сведены к двум фундаментальным – «иметь» (потреблять, пользоваться благами жизни, жить в свое удовольствие) и «быть» (отдавать, творить, реализовывать себя) [69] Фромм, Э. Иметь или быть? / Э. Фромм. M., 1986. С. 44. , то рассмотренная позиция явно соответствует потребительской установке «иметь».

Наконец, четвертый вектор связан с рассмотрением жизни в качестве самоценности – уже в самом факте существования человека независимо от наполненности его жизни событиями с этой точки зрения заключен великий смысл. И, как отмечал французский философ В. Янкелевич, только смерть задним числом высвечивает смысл жизни [70] См.: Янкелевич, В. Смерть / В. Янкелевич. M., 1999. С. 432. .

Однако признание самоценности жизни в качестве ее смысла не обязательно финально удостоверяется после смерти человека другими людьми. Это может быть характерно и для самого живущего, если он способен к саморефлексии, а значит, к осознанию им важности самой постановки вопроса о смысле собственной жизни и попытке ответа на него независимо от содержания этого ответа.

Данный подход подводит нас к рассмотрению еще одной экзистенциальной проблемы – проблемы смерти и бессмертия человека. Отношение к смерти всегда наполнено драматизмом. Оно высвечивает глубинные чувства человека, а сам факт смерти никого не оставляет равнодушным. Такое отношение к смерти определяется пониманием (оно было характерно еще для древних греков) того, что смерть человека – это угасание «микрокосмоса» – «человеческой Вселенной», целого суверенного и автаркичного мира человеческой субъективности, без которого, согласно поэтической фразе, «мир не полон». Отсюда обряд похорон – это не просто традиция погребения, а показатель цивилизованности общества и человека, символический акт благодарности уходящему и становящемуся прошлым, это акт демонстрации исторической «связи времен»; смерть рождает в душе живущего чувства сострадания, горести, сочувствия, пробуждает в нем те исконные качества, которые делают его человеком, но которые в будничных ситуациях дремлют в нем; смерть оттеняет главное в жизни, учит ценить ее и делать свое существование наполненным содержанием и смыслом. Действительно, «горе – это не просто одно из чувств, это конституирующий антропологический феномен: ни одно самое разумное животное не хоронит своих собратьев. Хоронить – следовательно, быть человеком… Человеческое горе не деструктивно (забыть, оторвать, отделиться), а конструктивно, оно призвано не разбрасывать, а собирать, не уничтожать, а творить – творить память» [71] Василюк, ФЕ. Пережить горе / Ф.Е. Василюк // О человеческом в человеке. M., 1991. С. 232. .

Представляет интерес периодизация этапов развития отношения к смерти человека западной цивилизации Ф. Арьеса, предложенная в работе «Человек перед лицом смерти», и осуществленный в ней их компаративный анализ [72] Арьес, Ф. Человек перед лицом смерти / Ф. Арьес. M., 1992. . Прослеживая эволюцию бессознательных установок общества по отношению к смерти, он выделяет в этом процессе пять этапов.

Первый этап (от архаики до XII в.), названный «прирученной смертью», характеризовался взглядом на смерть как на природное зло по отношению ко всему коллективу. Похоронный ритуал был средством «приручения смерти», делая ее понятной и нормативной (в это время страх перед покойниками отсутствовал, и кладбища располагались на территории населенных пунктов). Ритуал выполнял несколько функций – интеграции и социализации членов общности, объяснения непонятных явлений и, что особенно важно, демонстрации торжества жизни над смертью – «жизнь продолжается!». Тем самым с глубокой древности смерть воспринималась как экзистенциальный феномен, не подлежащий равнодушному отношению и забвению (вспомним крылатое выражение: «помни о смерти»).

Второй, третий и четвертый этапы , именуемые соответственно «смерть своя», «смерть далекая и близкая», «смерть твоя» по-разному артикулируют феномен смерти и связаны с доминированием разных установок по отношению к ней – ее индивидуализации, затем острого переживания страха за собственную кончину, затем восприятия смерти как утраты близкого человека. Однако всегда смерть оставалась загадкой и считалась закономерным завершением человеческой жизни.

По мнению Ф. Арьеса, на пятом этапе , начавшемся в XX в., ситуация в корне меняется, о чем говорит само название этапа – «смерть перевернутая». Для современного общества характерна тенденция к забвению смерти, как будто ее не существует; на фоне пропаганды жизненного успеха и здорового образа жизни смерть оценивается как нечто недостойное внимания, как жизненная неудача. В целом отношение общества к смерти амбивалентно: с одной стороны, возникла «индустрия смерти», призванная облегчить умирающему человеку и его близким расставание, с другой – растет безразличие к смерти, увеличивается число суицидов. В этой ситуации актуальным является напоминание Ф.Арьеса об опасности забвения обществом угрозы смерти, ведущего к разрушению человечности, утрате современным человеком своей «самости», которому вторят горькие слова известного французского писателя и публициста А. Мальро: «Мы единственное поколение, которое не изобрело ни своих капищ, ни своих гробниц».

Успехи здравоохранения и медицины возродили старую мечту человечества о бессмертии. Казалось бы, что плохого в ней? Однако известный философ-стоик Эпиктет настаивал на обратном: «будь проклята жизнь без смерти!», ибо бессмертие – это чистая длительность, это – невозможность умереть, как наказание вечностью существования. Поэтому В. Янкелевич видит проблему в ином – в том, чтобы полнокровно прожить свою жизнь, оставив добрую память о себе: «Ведь то, что не умирает, не живет… Мертвые в каком-то смысле являются «бессмертными», ибо не могут больше умереть (…) Но кто позавидует такому «бессмертию?» [73] Янкелевич, В. Смерть / В. Янкелевич. M., 1999. С. 428, 430. – вполне правомерно спрашивает он.