Вадим Радаев - Смотрим кино, понимаем жизнь: 19 социологических очерков

При этом советская система усиленно стремилась к своему равновесию, пусть не оптимальному и даже дурному, но равновесию. Достигалось это в том числе через отсечение крайних позиций – тех, кто угрожает ее дестабилизировать: с одной стороны, идейных советских активистов и принципиальных законников (тупых поборников правил), а с другой стороны, диссидентов, своего рода политических «беспредельщиков» (которые открыто их не соблюдают). Система пытается вычистить или свести к минимуму обе крайности – всех тех, кто отказывается идти на компромиссы с «нормальными людьми», со «своими».

Так и в нашем фильме: формально главный герой – следователь Ермаков представляет высшую по отношению к местному сообществу власть (в данном случае прокуратуру), но видно, что он не интегрирован не только в местное сообщество, но и в саму вертикаль власти, не сделал карьеру («начальство не оценило моих дарований»). Он выглядит чужеродным элементом. И причина этой всеобщей отчужденности удивительно проста: следователь пытается (всего-то!) исполнить свой профессиональный и служебный долг, т. е. поступить буквально по формальным правилам, по букве закона, да еще пытается при этом пойти на принцип. В результате он оказывается изгоем. И мы понимаем, что при его принципиальности впереди у него еще много всяких неприятностей. Представитель властной системы, который пытается верой и правдой служить этой системе, по сути, оказывается ей не нужен, поскольку эта система при всем своем формализме не предполагает буквального следования правилам. И в нашем фильме Следователя отторгают не как представителя Власти, а именно за неготовность договариваться по-людски.

Известно, что советское общество было очень идеологизировано. Но отношение к идеологии было амбивалентным и очень сходным с отношением к Закону. Она и не принимается полностью, и не отрицается вовсе. Дело не в том, что одни оболванены и одурманены, а другие лишь притворяются послушными в публичном пространстве, не говорят правду открыто, а делятся ею на кухнях, ходят с фигами в кармане, подмигивая друг другу и выплескивая свои фрустрации в стебе и анекдотах. В действительности все оказывается сложнее. Дело в том, что многие действительно в идеалы верили, только делали это как-то по-своему и по-разному, т. е. не буквально по партийным шаблонам.

Идеологический дискурс в основе своей построен на недоказуемых (неопровержимых и нефальсифицируемых) утверждениях. Эти утверждения формулируются как непреложные факты, но находятся с фактами в ортогональной плоскости, и поэтому опровергнуть их логически тоже нельзя. Попробуйте содержательно ответить на вопрос, действительно ли Партия была рулевым общества. Или действительно ли «учение Маркса всесильно, потому что оно верно»? Содержательные ответы в данном случае просто не предполагаются.

В идеологическом дискурсе власть занималась целенаправленным воспроизводством стандартных застывших форм и формул. Люди же вроде бы не отторгали эти формулы, но и не воспринимали их буквально и содержательно. Они продолжали воспроизводить эти идеологические формулы на ритуальном уровне, не особо вдаваясь в их смысл, не пытаясь их понять или исправить. Или просто эти призывы не замечали, привыкая к ним как к неотъемлемым и ничего не значащим элементам окружающего пространства [91] Еще у Джорджа Оруэлла прозвучала мысль о том, что людям легко поверить в официальный миф, если его смысл для них неважен ( Оруэлл Дж . 1984. М.: АСТ, 2019. С. 154). . По словам А. Юрчака: «Абсолютное повторение формы было важнее, чем исправление явно абсурдного смысла» [92] Юрчак А . Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. С. 124. . Такое воспроизводство идеологической функции было сопряжено с ее одновременным подрывом.

В терминологии экономиста Альберта Хиршмана, люди преследовали не стратегию лояльности (соглашательства) и не стратегию голоса (публичного оспаривания и противостояния), а, скорее, стратегию выхода, выскальзывания (через ячейки той самой стальной сетки). Но при этом они оставались в рамках системы при ритуальном повторении застывших идеологических форм. Алексей Юрчак назвал это «стратегией вненаходимости». Подчеркнем, что соблюдение ритуалов для советского (и любого другого) общества играет важную, во многом цементирующую роль. Для советского общества это принципиальная часть системы институциональных компромиссов. Напомним известный советский анекдот, предлагающий важную для понимания формулу: «Они делают вид, что нам платят. Мы делаем вид, что работаем». Иными словами, порядок базируется на том, что обе стороны усиленно поддерживают видимость порядка.

Таким образом, большинство советских людей не отождествляли себя с советской системой, но и не отделяли себя от нее. Диссиденты (последовательные идеологические противники советского строя) оставались в подавляющем меньшинстве, их позиции были маргинальны и вызывали подозрение не только у представителей советской власти, их отвергали и те, кто к власти не имел никакого отношения. Но столь же подозрительными казались в позднее советское время и искренние адепты идеологии (ярые активисты). Их поведение казалось либо откровенным идиотизмом, либо чистым издевательством над людьми.

Идеология подавала себя через лозунги. Кумачовые плакаты с лозунгами находились везде. И выглядело это порою весьма странно, если на них посмотреть отстраненно и пытаться содержательно осмыслить. Но штука в том, что в те времена никто на них отстраненно не смотрел. Их не анализировали и не обсуждали. Никто всерьез не раздумывал, действительно ли существует единство Партии и народа, в какой степени и в каком смысле они едины. Лозунги не вызывали ни смеха, ни отвращения. Скорее, их просто не замечали. Тем более что они были намеренно стандартные, повторяющиеся, как типовые памятники вождю мирового пролетариата В.И. Ленину во всех городах. Их замечали только в случае отклонений – когда в одном месте, по передаваемой из уст в уста легенде, статую Ленина изготовили с двумя кепками (одна на голове, другая в руке) или когда местные проявляли какое-то нешаблонное творчество. Я, например, на всю жизнь запомнил необычный лозунг, начертанный краской на длинной бетонной стене одной из промышленных зон Тобольска, где вместо традиционной формулы наподобие «Слава КПСС» было написано: «Во славу Родины куют свои дела село для города и город для села».

Политическая реклама чем-то напоминала нынешнюю коммерческую рекламу – стандартную, повторяющуюся. Смысл и той и другой не анализируется, ибо он не предназначен для осмысления. Мы же не размышляем, действительно ли после использования нового шампуня волосы станут настолько мягкими и шелковистыми, что к нам тут же сбегутся все брутальные мужики (вариант: стройные дамы). Реклама как бы не замечается, но при этом она работает, поддерживая определенный порядок. И если ее убрать, это станет заметным, возникнет символическая пустота, а природа, как известно, пустоты не терпит.