Владимир Артыков - Обнаженная модель

— Понимаешь, Латиф, художники изображают живого Ленина среди чабанов, в аулах Киргизии, в таджикских кишлаках, а туркменский художник Иззат Клычев — народный, академик, депутат Верховного Совета, одним словом человек, имеющий все советские регалии, изобразил Ильича на своей картине в группе туркменских дехкан. Но ведь Ленин никогда не был в Средней Азии. На мой взгляд, подобные переселения вождя в места очень отдаленные неубедительны, это вызывает, мягко говоря, недоумение, чувство некоторой неловкости. Когда я начал готовиться ко Всесоюзной выставке «СССР — наша Родина», то стал искать новое решение образа вождя, не как вымысел, а как убедительную правду, в которую мог бы поверить зритель. Я обратился к историческим событиям 1919 года и обнаружил интересные данные, связанные с гражданской войной, и в частности, вытеснением английских интервентов из Туркмении. В одном документе я прочитал, что Ленин долго болел после тяжелого ранения в 1918 году. Контрреволюция воспользовалась ситуацией и распустила слух о том, что Ленин мертв, что большевики скрывают правду от народа. Тогда ВЦИК принял решение выздоравливающего Владимира Ильича снять на пленку кинохроники, чтобы народ мог видеть вождя живым. Так появились знаменитые кадры: Ленин с Бонч-Бруевичем во дворе Кремля, Ленин на военном параде всеобуча. Аэропланами отснятый материал отправили на фронт, чтобы показать Ильича бодрым и здоровым, и этими документальными кадрами поднять боевой дух красноармейцев, сражающихся в Каракумах, где войска под командованием Михаила Васильевича Фрунзеи Валериана Владимировича Куйбышевананосили удары по английским интервентам, оттесняя их к побережью Каспийского моря. Я представил себе, что войсковые подразделения Фрунзе и Куйбышева в первую очередь должны были получить эти документальные ленты, хотя точного подтверждения этому факту мне найти не удалось. Да этого и не нужно, в картине важно эмоционально передать, без привычных штампов, в необычном, интересном, художественном видении события тех далеких, но незабываемых летгражданской войны.

— Ну что мне тебе сказать. Как зритель еще не совсем завершенной картины я увидел новый, романтический подход к теме, с острой неожиданной композицией. В тебе сидит кинематографический рассказчик. В одном кадре ты стараешься показать события с глубоким философским содержанием. Думается мне, что не все художники поймут это произведение. Оно настолько остро, необычно, заставляет думать, а у нас привыкли к традиционным уравновешенным композициям. Твоя верхняя точка смотрения раздвигает горизонт и вширь, и в глубину. На твоей картине я вижу на первом плане вереницу теплушек воинского эшелона с пыхтящим паровозом, выбрасывающего дым, красноармейцев с флагами и винтовками, туркменских партизан в папахах и халатах, они заполнили плато, а им навстречу с высокого бархана идет живой Ленин, освещенный лучом проектора, а вокруг — пустыня и глубокая темная ночь. Это выражено средствами документального кино, трепетно, взволнованно и поэтично. Веришь, что такое могло быть. Вымысел становится реалистической правдой и это приковывает внимание.

— Средь горестей, забот и треволненья: Порой опять гармонией упьюсь, Над вымыслом слезами обольюсь… — сказала Тамара, входя в комнату, видимо она слышала разговор у мольберта и продолжила его стихами Пушкина.

— Прошу к столу, а картину, Латиф, ты еще увидишь на вернисаже, а, может быть, и в репродукциях, последние годы Володю много печатают в альбомах и журналах.

— Знаю, радуюсь его успехам, — улыбнулся Латиф.

За столом вспоминали нашу совместную работу на фильме «Восход над Гангом», о судьбах снимавшихся там актеров, об операторе Анваре Мансурове.

— Володя, за это время ты встречал кого-нибудь из нашей киногруппы?

— Да, Латиф. Видел Мирчу Соцкого, Валю Титову, Виту Духину. В прошлую зиму я участвовал во Всесоюзной выставке художников театра и кино, она проходила в Манеже. Там я встретил художника Мишу Ромадина, мужа Виты, ты о нем знаешь, он с Кончаловскимработал на фильме «Первый учитель», потом с Тарковскимв «Солярисе», он мой хороший приятель. Миша был в подавленном настроении, и я спросил его:

— Миша, что случилось, ты чем-то сильно расстроен?

— Володя, ты помнишь Филлипа, мою собаку, она у вас снималась в «Восходе над Гангом»?

— Конечно, помню, как же, Вита везде в кадре с Филлипом. В Сухуме мы раз с Валей Титовой были в гостях у твоей Виты на частной квартире. Дело в том, что в гостинице «Абхазия» с собакой проживать было категорически запрещено. Администрация фильма сняла ей комнату с двориком и садиком почти в центре города. Мы очень мило провели время. За столом сидели вчетвером: Вита, Валя и я — на стульях, а Филипп восседал на диване, передними лапами упершись на край стола, и также как и мы ел из своей тарелки. Мы пили красное абхазское вино, а Филипп ел свою еду. Очень умная собака. Вита в ней души не чаяла. А раз, в свободный от съемок день мы даже сфотографировались на память у простого уличного фотографа на фоне сухумского театра. Валя Титова с дочкой Лизой, Вита с собакой Филлипом и я в центре.

Грустный Миша выслушал меня, вздохнул и сказал:

— У нас эта фотография есть, но Филиппа больше нет. Вчера я его похоронил. Можешь себе представить, как в нынешние лютые морозы я выдалбливал ломом могилу в промерзшей земле. Вита так сильно переживает смерть любимой собаки, члена нашей семьи, что даже заболела. Давай после открытия выставки поедем к нам, помянем Филлипа, — со слезами на глазах сказал Миша.

Я выразил свое соболезнование, но поехать отказался. В Москве стояли на редкость лютые морозы, до минуса сорока градусов и ниже. Я предложил Мише пойти в рюмочную помянуть Филиппа и разбежаться по домам. От Манежа, дрожа от холода, мы дошли до Пушкинской улицыи, не доходя до театра оперетты, свернули в Копьевский переулок, ведущий к Большому театру. Рюмочная располагалась рядом с аркой старинного пятиэтажного дома, на последнем этаже которого были мастерские наших друзей Сергея Алимоваи Володи Коровина. Мы хотели погреться у них, но, посмотрев на окна, увидели, что они не освещены и завернули в рюмочную. Мы вошли в маленькое, душное, битком заполненное народом помещение. В основном это были актеры, художники, да и просто замерший люд, зашедший отогреться. Пробившись к стойке, заказали водки. Ее отпускали только по сто грамм и обязательно с бутербродом колбасы или сыра. Таков был порядок. Люди выпивали, заказывали вновь, а гора не съеденных бутербродов вырастала на глазах. Выпив первые сто грамм, не чокаясь, за ушедшего Филиппа, заказали еще, выпили за здоровье Виты, потом пили за искусство, за встречу. Выпивая и не закусывая, мы постепенно отогрелись. Миша много рассказывал о Филиппе, какая это была умная собака. После очередной стопки Миша пытался уговорить меня поехать к нему домой, успокоить Виту. Мне было страшно подумать, что надо выйти из теплого помещения на мороз, добежать до метро, а там от станции «Аэропорт» — до дома на Усиевича, где надо идти еще минут десять, которые на таком холоде покажутся вечностью. С Мишей мы быстрым шагом дошли до метро, и каждый поехал к себе домой. Вот такие грустные новости, Латиф.