Владимир Артыков - Обнаженная модель

— Хорошо, Володя, но не могу же я идти с пустыми руками обмывать собственное назначение, сначала сбегаю в магазин, — ответил я.

Мы купили бутылку, закуски и пошли к Чардынину.

Постучали в дверь операторской кабины с табличкой на двери «Оператор А. Чардынин», расположенной на первом этаже. Алексей обрадовался нашему приходу. Он открыл шкафчик, и, просунув руку за стопку с коробками кинопленки, вытащил бутылку « Столичной».

— Заначка пригодилась, — улыбнулся Алексей.

— Артыков теперь в штате у Тихонова, так что есть повод выпить, — сказал Архангельский, потирая руки.

Леша посмотрел на меня:

— Надоели свободные хлеба? Решил стать штатным художником, рискованное это дело. А я мечтаю нигде не состоять. Все равно, поздравляю тебя, Володя, — и он пожал мне руку.

Он начал разворачивать большой целлофановый брикет, в котором лежали спрессованные черные змейки миног, источавшие божественный запах домашнего копчения. Архангельский в это время нарезал крупными ломтями большой батон белого хлеба, следом откупорил бутылки жигулевского пива, ловко орудуя тыльной стороной ножа. Потом разлил по стаканам водку.

— За нового члена объединения «АКТЕР КИНО», — произнес Чардынин, и мы сдвинули стаканы.

Начался оживленный разговор, пошли воспоминания и, как всегда бывает в мужской компании, стали говорить о женщинах. Я знал, что Леша Чардынин был мужем Ларисы Лужиной, они поженились сразу после окончания ВГИКа. Их брак продлился несколько лет. К тому времени Лариса уже снялась в таких популярных фильмах как «На семи ветрах», «Тишина», «Большая руда», «Вертикаль», и стала признанной актрисой, ее приглашали сниматься и за рубеж.

Потягивая пиво и наслаждаясь изысканным вкусом миног, мне вспомнилось, как я еще студентом познакомился с Ларисой Лужиной.

В музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина у меня проходили занятия по рисунку и живописи. Я выбрал себе местечко у входа в Итальянский дворик и писал этюд, в композицию которого входили: кусок красного гранитного пола, в котором отражалась беломраморная cтатуя Давида, сама скульптура, донателловская конная статуя Гаттамелата и кусок мраморной лестницы, ведущей на второй этаж. Напротив меня, расположившись на маленьком раскладном стульчике прямо у ног Давида, писал этюд мой однокурсник Ваня Тартынский, Это был мой последний сеанс в Итальянском дворике, поскольку я считал эту работу уже законченной. Преподаватель живописи Сергей Михайлович Каманин, обходя студентов, посмотрел и на мой этюд через дырочку своего кулачка, сделал два шага назад, вновь приблизился к этюду, широко развел руками и сказал:

— Ну что ж, цветисто. Мазок пластичный, хватит, а то замусолишь, завтра начинай новый этюд в Фаюмском зале, — погрозил пальцем, тряхнув головой, отбросил седую прядь со лба и добавил:

— Не опаздывай, а то взяли за моду, приходить на полчаса позже преподавателя, не годиться, — как всегда слегка окая, сделал замечание Каманин и направился к Тартынскому.

После слов Каманина я стал складывать кисти в этюдник. Вдруг я заметил, что Ваня Тартынский украдкой подает мне знаки, жестикулируя рукой и давая понять, что за моей спиной кто-то стоит. Я слегка покосился и увидел красивые женские ноги. Подняв взгляд выше, увидел девушку, которая приветливо улыбнулась и сказала:

— Извините, пожалуйста, я наблюдала за вашей работой, я сейчас отойду.

Я поднялся, пораженный ее красотой:

— На сегодня я свою работу закончил и если вы не возражаете, мы можем погулять по залам. Могу быть вашим гидом. Этот музей я знаю с детства.

— Лариса, — она подала руку.

— Володя, — сказал я, слегка пожав теплую ладонь девушки.

Потом я подошел к Ване с просьбой, чтобы он захватил мой этюдник и холст, когда будет уходить. Наш художнический скарб хранился тут же в музее, в отведенной для нас комнатке. Мы с Ларисой прошли по залу французских импрессионистов, где она долго стояла около ренуаровской актрисы Самари.

— Я тоже мечтаю стать профессиональной актрисой, — сказала она.

— Завтра я уезжаю, а на днях у меня были кинопробы у режиссера Лукована студии Горького. Увы, меня не утвердили. Но сегодня утром я случайно встретилась с режиссером Герасимовымв коридоре студии. Он остановил меня и спросил, кто я и откуда, что делаю на студии. Я подробно ему рассказала, что не прошла на роль и уезжаю домой в Таллин.

— Я так мечтала сниматься в кино, но не получилось, — сказала я Герасимову.

— Я уже набрал актерский курс этого года, — ответил он, — но зимняя сессия после первого семестра покажет, кто на что способен. Возможно, будет отсев, и тогда я жду вас, и, если на моем курсе места освободятся, я заберу вас к себе, — твердо сказал Сергей Аполлинариевич.

— Я подумала, что маститый режиссер просто успокаивает меня, но мне было приятно его внимание, — вздохнула Лариса.

— Такой мастер, как Герасимов, шутить не будет, у тебя есть шанс, ты должна обязательно зимой приехать и пройти у него пробу, — с уверенностью сказал я.

— Володя, ты так считаешь?

— Да! Очевидно, что ты ему понравилась, а это уже девяносто девять процентов успеха. Я тебе советую обязательно приехать. Все будет хорошо, ты прелесть, такие девушки большая редкость, — восторженно произнес я.

Выйдя из музея, мы долго гуляли по Москве. Я рассказал, что матросом служил в Таллине, и ее город мне хорошо знаком, что наш корабль стоял в Минной гавани, иногда — в Купеческой, а на танцы мы ходили в Мари клуб, во дворец кондитерской фабрики «Калев», где моряки-балтийцы были шефами и дружили с работницами.

— Ну надо же, я работала на этой кондитерской фабрике, с тех пор терпеть не могу зефир и прочую пастилу, — засмеялась она, — я тоже бегала на танцы в этот клуб.

— Лариса, к сожалению, я тебя тогда не встретил, иначе такую красивую девушку я бы непременно запомнил.

Прогуляв по Москве до позднего вечера, мы с удовольствием выпили мутный кофе в бумажных стаканчиках и съели бутерброды с засохшим сыром в буфете Рижского вокзала.

Я посадил Ларису на поезд Москва-Таллин, увозивший ее домой, и еще долго стоял на перроне.

Лариса Лужина приехала в Москву зимой и была зачислена на курс Сергея Аполлинариевича Герасимова во ВГИК. Наша дружба продолжилась, хотя виделись мы очень редко, Лариса сразу была востребована в кинематографе и подолгу отлучалась в киноэкспедициях.

Прошло много лет. Я работал в своей ашхабадской мастерской. На мольберте стоял большой холст, который я готовил к республиканской выставке. В дверь постучали, и на пороге показалась запыхавшаяся секретарша Союза художников.