Илья Долгихъ - Путеводитель по театру и его задворкам

Мне необходимо было выпить, если я собирался закончить свой рассказ, причем выпить основательно.

– Нужно взять еще, – сказал я и встал.

Подхватив наши стаканы и полную окурков пепельницу, я неровной походкой направился к бару. Поставив все это на стойку, я посмотрел на мужчину с портфелем. Было видно, что он отчаянно борется со сном, но не было понятно, почему он не может попросить вызвать ему такси. Его внешний вид свидетельствовал о том, что он может себе это позволить. Или хотя бы не пересядет на диваны, которые сейчас пустовали. Завтра он будет мучиться похмельем и, скорее всего, пожалеет об этом вечере. Но, впрочем, мне было все равно, что там с ним происходит, и, отвернувшись от него, я позвал бармена, который все еще болтал с официанткой, которая хихикала и была явно веселее, чем следовало.

Обнаружив, что наличных денег мне явно не хватит, я воспользовался кредиткой, на которой я держал деньги на оплату обучения. Так или иначе, но что-то нужно было пить. Вернувшись к столику, я принес два стакана сидра; поставив их на стол, я отошел, давая место бармену. Он принес четыре шота «Егеря» и чистую пепельницу.

М. недоуменно посмотрела на меня.

– Зачем здесь пиво? – спросила она.

– Во-первых, это сидр – ответил я. – А во-вторых, мне необходимо выпить, причем выпить прилично, если ты хочешь, чтобы я продолжил рассказ.

– Хорошо, но я так много не смогу.

– Значит, я выпью больше, – с некоторым раздражением ответил я и поднял тонкую рюмку с темной жидкостью. – Давай хотя бы одну выпей со мной, я знаю, ты это любишь.

Она взяла одну из рюмок своими тонкими, слишком белыми пальцами, с ногтями, покрытыми черным лаком, и поднесла ее к краешку своего точеного носа. Уловив легкий аромат, она слегка улыбнулась.

– За что пьем? – спросила она.

– За то, чтобы я смог закончить свой рассказ, не потеряв самообладания, – сымпровизировал я и одним глотком осушил рюмку.

Травяной аромат ударил в ноздри, и тепло медленно начало расползаться по телу. Меня слегка передернуло от спиртовых паров, но это случилось оттого, что я уже давно ничего не ел.

М. выпила половину рюмки и, слегка наморщив нос, поставила рюмку на стол. В ее движениях появился прежний аристократизм, который был ей свойственен еще тогда, несколько лет назад. Эти ее манеры, бывшие у нее в крови, которые другие люди пытались привить себе искусственно, резко контрастировали с ее желанием быть ближе к народу и изживать пережитки прошлого.

К какому народу нужно быть ближе, мне никогда не было понятно. Тот народ, который я видел, живя в провинции, и позже, работая грузчиком и разнорабочим во многих местах в разных городах страны, был как раз тем диким сбродом, от которого любой мало-мальски уважающий свою целостность человек захочет держаться подальше. Я решительно не понимал, за освобождение кого и от кого нужно было бороться. Этот так называемый народ я видел в своих поездках по стране и ничего, кроме отвращения или в лучшем случае брезгливости, он у меня никогда не вызывал. Да и вообще все эти вечные стремления спасти всех разом от бед и несчастий ни к чему хорошему не приводили. Любая смена власти вела к тому, что не лучшие представители занимали высшие места и начинали делать ровно то же самое, что и их предшественники. Меня подмывало сказать ей про ее врожденные манеры, которые она так и не смогла уничтожить в себе, но меня останавливало то, что я знал ее нрав, знал, что она просто уйдет, посчитав себя оскорбленной. Но мне хотелось закончить свою историю, и поэтому я сдержался. Между тем она продолжала молчать, и я видел по холодному взгляду, что недовольство ее вошло в ту фазу, когда она может перейти на личности, а это грозило долгой проповедью о том, как нужно жить и действовать в современном мире.

Уже ближе к нашему разрыву меня сильно утомляла чрезмерная заумность ее фраз, цитаты и чужие мысли. Не отличалось все это и особым разнообразием: феминистские воззрения, ненависть к политикам, восхваление каких-то там борцов непонятно с чем и с кем. Было бы куда лучше, если бы мы продолжали наши безудержные пьянки, и веселье, и вообще тот свободный образ жизни, который мы вели в самом начале. В этом было бы куда больше смысла, чем в вечном стремлении бежать и спасать кого-то. Единственное, кого, по моему сегодняшнему мнению, нужно спасать, так это самих себя, причем спасать от нас самих.

М„закурив, сидела и молчала. Я вновь уловил в ее взгляде так знакомое мне по прошлому времени презрение. Но теперь оно уже не могло задеть меня, не могло превратить в послушное животное, которое она могла водить на поводке своего гнева. Нужно было как-то разрядить обстановку.

– Ты все еще хочешь услышать окончание рассказа?

– Раз уж мы собрались здесь ради этого, то можешь продолжать, – ответила она.

Я видел, что степень ее недовольства усиливается. Мне было приятно, что я смог ее задеть, но этого было достаточно, не было никакого смысла продолжать в том же духе. Я прекрасно помнил, как она поступила со мной, и я хотел понять, почему все сложилось именно так. Я смотрел на нее, и хотел понять, и вместе с тем знал, твердо знал, что никогда не будет доступно мне это понимание. Оно осталось где-то там, в белых туманах, проплывающих над мостами, в криках чаек, в пароходных гудках, шуме трамвайных рельсов, скрипе петель дверей в парадных, в сигаретном дыме, в чем-то еще, чего уже никогда не будет, а может быть, и не было никогда.

Не нужно было больше ничего выяснять и цепляться за минувшее, нужно было закончить мой чертов рассказ.

Теперь наша бригада снова состояла из двух человек. Это как нельзя лучше располагает к наблюдению за человеком, который находится с тобой рядом большую часть рабочего дня. С Евгением мы сразу нашли общий язык, несмотря на то, что его суровый внешний вид, казалось, не располагал к общению. Он оказался человеком с тонким чувством юмора, с изрядной долей самоиронии и в целом приятным собеседником, пока был трезвым, конечно.

В долгие перекуры, которые мы сами себе устраивали, он часто вспоминал про свои алкогольные подвиги, и слушать его было одно удовольствие.

Был в его жизни период, когда, исчерпав все силы для того, чтобы устроиться хоть на какую-нибудь работу, и крепко обидевшись на весь окружающий мир, он, плюнув на все, сидел дома без работы около полугода. Скудные сбережения позволяли ему без особой надобности не покидать своей квартиры и вести скромную жизнь. Телевизора у него вроде бы не было, или он был неисправен, и Женёк, оттого что больше нечем было занять огромное количество внезапно освободившегося времени, начал читать все книги, которые мог найти у себя. Большую часть дня он сидел на балконе – было лето – и читал все подряд. Некоторые книги он перечитывал по нескольку раз подряд. Особенно ярко в моей голове возник образ, когда он вспоминал, как уже в летних сумерках у него сильно уставали глаза, и он начинал делать глазную гимнастику, а именно смотреть на выбранный вдалеке объект и через какое-то время на объект, который находился рядом, либо, закрыв один глаз, вторым смотрел по сторонам, фиксируя взгляд на разных точках. Так и представляю себе Женька, сидящего на балконе в майке-алкоголичке, шортах и домашних тапочках, на табуретке, с книгой в руке и старательно делающего глазную гимнастику, зажмуривающего то один глаз, то другой.