Иосиф Маневич - За экраном

Возвращаться без беседы с Изотовым было невозможно, – интервью со Свиридовым моего журналистского реноме не спасет. Посидев немного и высвободившись из объятий непонятно как попавшей сюда цыганки из хора, я поплелся на шахту узнать, когда кончается смена. Технорук сказал:

– Скоро повешу вывеску на шахту: «Допуск собакам и журналистам запрещен» – или работать, или сниматься.

По дороге я взял свежий номер «Кочегарки». С первой полосы на меня смотрел добродушный, курчавый, могучий Никита и хитро улыбался. Под портретом шла его статья, видимо, написанная тем же репортером. Я просмотрел ее и понял, что с небольшими исправлениями она сойдет и для нашего журнала. По приезде она действительно была напечатана вместе со статьей о Свиридове и написанным мной отчетом.

Верстался двадцатый номер 1933 года. Подошел Самоша и показал мне свежий номер «Правды». Передовая называлась «Семнадцатый». В одном из последних абзацев было сказано: «В борьбе с контрреволюционным троцкизимом, с правым уклоном, возглавлявшимся тт. Бухариным, Рыковым, Томским, с праволевацким блоком Сырцова-Ломинадзе, с заядлыми оппортунистами и двурушниками типа Слепкова, Рютина, Эйсмонта, Смирнова партия приближается к победному финишу».

– Николай Иванович велел перепечатать передовую, – сказал мне Самоша.

Так она и пошла передовой, а рядом с ней – доклад Бухарина на Вседонецком совещании и мой отчет о нем.

Вскоре стало известно, что члены ЦК будут проходить чистку в низовых организациях. Бухарин – в НКТП, Рыков, тогда уже нарком связи, – в своем наркомате, Томский – в ВЦСПС.

С утра узнали, что сегодня будут чистить Бухарина. После обеда канцелярии главков опустели, люди стремились занять место в небольшом зале человек на триста и сидели там до обеда. Их выгоняли, но они все равно проникали. Я пришел за час до начала и увидел до отказа набитый зал, Самоша занял мне место на батарее. Пробравшись туда с двумя кусками хлеба, я разместился, передав хлеб голодному Самоше. Так мы и просидели всю чистку, продолжавшуюся почти пять часов.

А часа полтора мы сидели, взирая на пустую сцену: на ней стоял стол, покрытый красным сукном, обычные портреты, трибуна. Неутомимые контролеры держали двери. Наконец их все же открыли, но войти уже было физически невозможно. Люди стояли впритык в проходе, влезали на табуретки.

Наконец появились члены комиссии по чистке, человек семь. Мы их уже знали. Председательствовал Булат, носитель многообещающей фамилии, он был не то член, не то председатель Верховного Суда. Начался обряд чистки. Стали зачитывать биографию, и, по мере того как шли сухие анкетные данные, все больше становилось непонятным, почему, собственно, один из руководителей коммунистического движения, многолетний редактор ленинской «Правды», член Политбюро должен «очищаться» здесь, среди мелких служащих, «спецов» и выдвиженцев, а порой и приспособленцев – наиболее ретивых, кстати, и до остервенения озлобленных чистильщиков.

Анкетные данные закончились.

Бухарин сидел сбоку, слева от президиума, недалеко от Орджоникидзе, с которым он появился на сцене и что очень не понравилось Булату.

Орджоникидзе сидел молча, опустив глаза, видимо, вся эта процедура была ему малоприятна.

Перешли к вопросам. Начали издалека – еще с дней Октября, когда Бухарин выступал против Брестского мира, за революционную войну, – хотя в те годы те же позиции разделял и Дзержинский, что не помешало ему быть пламенным борцом с оппозицией, главой ВЧК.

Бухарин отвечал примерно так:

– Жизнь показала, что я ошибался. Об этом я уже писал и говорил, и это не мешало мне много лет быть членом Политбюро.

– Значит, вы за свободу фракций, группировок и дискуссий внутри партии? – наседал на него Булат.

– Я уже сказал, что неоднократно ошибался. Сейчас изменить что-либо, как бы я ни хотел этого, уже не могу, – пытался полушутливо отвечать Бухарин.

Видимо, его ирония особенно разозлила комиссию, и один из них зло сказал:

– Это все отговорки! Вы никогда по-настоящему не признавали ошибок, а потому и возглавили правый уклон!

– Это ваше предположение?

– Нет, не предположение, а факт. Это скрытая линия борьбы.

– Чем вы можете это доказать? Я неоднократно говорил и сейчас заверяю, что я ошибался и признаю это.

– Этого недостаточно! Это давно продуманная линия! То, что написано пером, не вырубишь топором.

– А где это написано? – спросил Бухарин.

– В истории партии, написанной Поповым, – как неопровержимый документ выложил член комиссии.

К тому времени истории партии, написанные Зиновьевым, а затем Невским, были уже изъяты.

– Ну тогда к Попову и обращайтесь, – разозлился Бухарин. – В партии я еще состою, являюсь членом ЦК с 1917 года и историю помню не хуже Попова.

– Я думаю, что товарищ Бухарин сам лучше разберется с Поповым, а мы чистим Бухарина, – пытаясь разрядить обстановку, сказал Орджоникидзе.

Зал одобрительно загудел.

– Еще есть вопросы? – спросил Булат.

– Пусть сам все расскажет! – закричали в зале.

– Вам предоставляется слово, – сказал Булат.

Бухарин поднялся. Булат указал ему на трибуну. Но он подошел к рампе сцены. В аудитории стало вдруг совсем тихо. Вдруг Бухарин сказал:

– Думаю, дамы на меня не обидятся: очень душно, – снял кожаную куртку, повесил ее на стул и начал свою речь.

Пересказывать ее не берусь. Это был длинный взволнованный рассказ о зигзагах его пути и мыслей. Видимо, ему казалось, что это его выступление, которое завтра появится в газете, послужит партии и действительно очистит его. Он старался сделать все возможное – видимо, личное счастье и любовь подстегивали его… Он пытался завоевать право на жизнь своим последним словом на этом судилище.

Закончил он свою речь невиданным до сих пор восхвалением Сталина. Это была все та же формула молитвы за здравие вождя, но слова были не затертые. Я запомнил:

– Мы знаем, что товарищ Сталин является фельдмаршалом революционных сил в международном масштабе и что под его личным руководством страна рабочей диктатуры полна духа молодости, бодрости и растущей силы!

Зал облегченно вздохнул. Грянули аплодисменты. Но Булат попытался укротить зал:

– Чистка Бухарина окончена.

Опять грянули аплодисменты.

После семнадцатого съезда, «съезда победителей», все как-то немного успокоились. Обстановка на четвертом этаже, вокруг кабинета Бухарина, перестала нагнетаться. Клушина повеселела, стала намечать всякие планы, я съездил в Сталиногорск, написал что-то о новых последователях изотовских методов в химической промышленности, открыв там Изотова в юбке в виде молодой девицы Веры Брагиной, и вернулся в Москву, опубликовав две статьи в одном номере как Югов и Веров. Собирался достойно отметить свой «изотовский» труд, когда Самоша радостно сообщил мне: