Иосиф Маневич - За экраном

– Садитесь… – Он протянул мне какую-то бумагу.

Это было заключение на картину «Доктор Мамлок». Я не помню, о каких поправках он говорил мне… Я думал о том, что надо опять идти через кабинет, мимо Дукельского. А он думал о картине – выполнял свое дело до конца! Он с болью расставался с ним. Он уже полюбил кино.

Борис Захарович сидел в «шкафу» еще дня два. Оттуда приходили какие-то бумаги, он еще был нужен Дукельскому… Кажется, его арестовали 19 января 1938 года.

Семен Семенович Дукельский – человек стальной воли и неудержимого напора. Больной. Он всегда ходил в корсете. Нервный – видимо, всегда превозмогавший какую-то физическую боль. Руки он держал за поясом. Редко кричал – как бы сдерживая себя, изредка поглаживал голый череп, – но тон его почти всегда исключал возражения. Это был человек, который слепо верил: все, что он делает, необходимо партии и государству. Выслушивал объяснения, старался понять суть, решал безотлагательно.

Дукельский, привыкший иметь дело с арестованными и оперуполномоченными, оказался среди привилегированной, артистической интеллигенции. Имена многих из них были известны всему миру и лично товарищу Сталину. Но его, видимо, это мало смущало.

Дукельский начал круто. Кинематограф при нем был преобразован экономически и творчески.

Система управления и производства, созданная при Дукельском, существует и поныне. Постановление Совета Народных Комиссаров вышло 23 марта 1938 года. Вместо главка был создан Комитет при СНК СССР, изменена система финансирования съемок, проката, оплаты за сценарии и фильмы.

Кинематограф был приспособлен к централизованному, а вскоре и к единоличному руководству. Дукельский отменил отчисления от проката. Ввел категории и тарифные ставки, изменил систему внутристудийных расчетов.

– Рюмка – это реквизит? – спрашивал он у Павла Михайловича Даниельянца.

– Реквизит, – отвечал Павел Михайлович, несколько обескураженный столь странным вопросом.

– Тогда поезжайте в Ленинград… Разбейте все рюмки… Увольте тех, кто ими заведует, вам понятно?

– Вы хотите сказать, Семен Семенович, что следует упорядочить дело с прокатом реквизита на студиях? – пытался угадать указание грозного начальства Павел Михайлович.

Кто-то сказал Дукельскому, что нелепая система проката приводила к тому, что коробка спичек или рюмка, взятая напрокат на студии, съемочной группе к концу картины обходилась во столько же, сколько стоила сотня коробок или дюжина рюмок.

Но Дукельский не снисходил до обсуждения и, посмотрев на часы, говорил:

– Вы еще сегодня успеете выехать в Ленинград.

Даниельянц через неделю вернулся и, посоветовавшись с ленинградцами, привез инструкцию новой системы использования реквизита, которая существует до сих пор.

Не менее колоритно проходило запомнившееся мне совещание, на котором фактически была ликвидирована система процентных отчислений с сумм, получаемых прокатом в пользу сценаристов и режиссеров.

В кабинете Семена Семеновича была собрана элита московских и ленинградских сценаристов и режиссеров. Состав совещания говорил о том, что нам предстояло услышать что-то важное. Дукельский начал издалека. Он говорил о том, в каком несправедливом положении, в смысле оплаты, находится большинство творческих работников. Часто заслуженные и талантливые получают неизмеримо меньше, чем середняки. Нередко отчисления носят случайный характер, и оплата целиком зависит от зрителя. Он приводил цифры. Анненский за «Медведя» получил миллион. А Эйзенштейн? Довженко? Жалкие рубли?

Он говорил о том, что другие творческие работники зависят от режиссера и сценариста. Операторов, художников обижают… Режиссеры выделяют им проценты, как чаевые. Они вынуждены просить, получать подачки, они унижены.

Цифры были разительные, но подобраны в общем-то случайно, ибо за «Чапаева», «Юность Максима», «Встречного» отчисления были огромны, и эти серьезные картины шли у зрителя с не меньшим успехом, чем «Девушка спешит на свидание».

Небольшое оживление в начале речи Дукельского немедленно прекратилось после слов, что отчисления следует упразднить. Было тихо. Творцы безмолвствовали. Поддержки не было, но возражать тоже никто не решался.

Тогда Дукельский нажал кнопку, появилась секретарша. Дукельский сказал: «Счеты». Катя с недоумением на него посмотрела. «Счеты», – повторил он и показал, как щелкают костяшками.

Катя скрылась и немедленно возникла с большими конторскими счетами.

Семен Семенович положил их рядом на стол, поднял палец и, глядя на впереди сидящих, спросил:

– Сколько нужно режиссеру в месяц на оплату хорошей квартиры?..

Молчание было ответом ему. Тогда он назвал сумму и ловко выложил ее на счетах.

– Сколько ему нужно на питание?..

И опять, не услышав ответа, назвал сумму, щелкнув костяшками.

– На книги… Книг надо много?

– На поездки?..

– На отпуск?

Он продолжал щелкать, устанавливая бюджет творцов.

– Может, забыл что-нибудь?.. – Опять молчание. – Набросим!.. – И он еще подкинул несколько костяшек.

– А теперь – за год одну картину можно снять?

В задних рядах кто-то выразил сомнение:

– За год не снимете…

– Ну а за сколько?..

Кто-то робко сказал:

– Раз в два года… Да?..

– Много!.. В полтора!..

И он начал ловко пересчитывать. В конце концов родилась сакраментальная цифра максимальной оплаты за постановку в 75 тысяч рублей. Из нее затем исходили при разработке постановочных и потиражных.

– Подумайте! – сказал он творцам. – А вам, – он обратился к работникам комитета, – надо подготовить проект и постановление.

Люди выходили озадаченные. Радоваться или плакать? Через час все телефоны творческих работников были заняты: негодовали, одобряли, плакали и комментировали. Злые языки передавали остроту Алексея Толстого: «Мой род пережил ликвидацию крепостного права, национализацию земли после Октябрьской революции, надеюсь, переживет и отмену отчислений».

Через месяц или полтора (Дукельский был оперативен и все решения проводил в жизнь незамедлительно) кто-то из режиссеров в Доме кино на общем собрании от имени творческих работников благодарил Семена Семеновича за заботу.

Так отчисления, которые присуждали создателям фильма зрители, голосуя рублем, были заменены постановочными и потиражными. Только в наши дни, через тридцать лет, наконец встал вопрос о непосредственной зависимости вознаграждения творцов картины от ее успеха в прокате. Мало осталось тех, кто был участником совещания зимой 1938 года, но, встретившись с кем-то из них, мы нередко вспоминаем Дукельского, счеты и стук костяшек.

Выступая на первом совещании, посвященном перестройке работы, он говорил: