Владимир Колганов - Иван Дыховичный. Формула жизни

– Я ей в паспорт не заглядывал.

– Все равно глупо – Иван. Хотя, с другой стороны, она очень умно сделала, что родила. Дочка же не его!

– А чья же?

– Здрасте! Ты что, не знаешь? Да это же все знают! Дыховичный же ее подобрал с ребенком!..

В то время семья Дыховичных жила все в том же бывшем доходном доме Грибовых на улице Чаплыгина (бывший Машков переулок), где с 30-х годов проживал его дед. Район это был достаточно привилегированный, рядом Чистые пруды, недалеко и до Лубянки. Единственное неудобство представляло то, что квартира была переполнена. Квартирный вопрос в те времена стоял довольно остро, а потому все дети Абрама Ионовича вместе со своими семьями обосновались там.

«Я вырос в общей квартире, где с нами вместе обитало очень много родственников. Но они были настолько чужими, что мы ощущали себя как в коммуналке. Эта обстановка очень сильно повлияла на мой характер. С одной стороны, я с самого детства научился жить с людьми, быть с ними деликатным. А с другой стороны, все это было очень сложно. Потому что ты всегда на виду, нет никакой личной жизни».

Впрочем, какая личная жизнь может быть в раннем детстве, Иван не уточняет. Но к этому вопросу мы еще вернемся.

Между домом, где жил Иван, и бывшим особняком торговца железом и чугуном Л.В. Готье-Дюфайе, в котором располагалось посольство Латвии, был «очень уютный, закрытый со всех сторон дворик, где проходили все выяснения отношений с хулиганами». Признание в том, что «в детстве я очень много дрался», не должно нас удивлять – без драк у мальчишек не обходится. А если учесть такой раздражитель, как национальность, то не приходится удивляться и тому, что позже Иван увлекся боксом. Благо даже при небольшом росте был он мальчиком отнюдь не хилым.

«Однажды, когда мне было шесть лет, ко мне во дворе подошли люди, сказали, что я «жид», и ударили меня об стенку. Я пришел к отцу заплаканный и рассказал об этом. А он мне сказал: «Ну что, я каждый раз буду с тобой во двор ходить, гонять их? Ты реши как-то сам этот вопрос». Я пошел заниматься боксом. И у меня больше не было такой проблемы никогда в жизни».

Могу подтвердить, что антисемитизм на бытовом уровне в то время был распространен. О причинах не берусь судить, но многие из моих знакомых в юные годы от него так или иначе пострадали, кто-то вообще избегал прогулок во дворе – все только с мамой или с бабушкой по аллеям у Патриаршего пруда. А, скажем, один из моих приятелей, Леня Володарский – тот после очередного конфликта на национальной почве пошел по пути Ивана и стал «накачивать мышцу». Впрочем, не знаю, насколько это помогало.

Несмотря на непростые бытовые условия и время от времени возникавшие финансовые проблемы, случались в детстве Вани и радостные дни. Не каждому ребенку удается побывать на Черном море, да еще и пожить в доме для писателей. Скажем, мои путешествия в этом возрасте были ограничены ближайшим Подмосковьем, где каждый год родители снимали дачу. А вот Ивану куда больше повезло.

«Я попал в Коктебель в 1952 году… Единственное, что я запомнил, в воде меня отец подбросил в воздух вдвоем со Слободским, соавтором моего папы. Они меня как-то так подняли, раскачали и бросили в воздух. Я упал в воду, и вот так я запомнил этот кульбит. Папа не много со мной занимался в жизни, он был строгий, аскетичный человек, но достаточно теплый».

А с виду и не скажешь, что папа строгий! Нет, правда, довольно необычная характеристика для писателя юмористического жанра и автора «жизнеутверждающих», в духе времени, песен и стихов. Стоит припомнить и его друзей, людей остроумных, веселых и общительных, – помимо Мориса Слободского это Мария Миронова, Александр Менакер, Борис Ласкин, Никита Богословский, Василий Соловьев-Седой… Разве что Константин Симонов да Борис Пастернак из этого ряда немного выбивались – в том смысле, что литераторы были серьезные, не сатирикам чета.

Кое-что об этом времени сможем узнать из воспоминаний самого Ивана:

«Пастернака я помню смутно, могу лишь сказать, что при всей своей внешней непропорциональности Борис Леонидович производил впечатление удивительно элегантного человека, гармоничного во всех проявлениях. Из друзей отца, может быть, больше других я любил Константина Симонова. Он всегда выглядел идеально выбритым, исключительно промытым джентльменом, но не холеным, а слегка небрежным… Хотя время было непростое, я прекрасно помню красивых женщин, остроумных мужчин, шумные застолья, шутки, которые очень рано начинаешь ценить».

Это весьма существенный момент. Иван вырос среди людей не просто остроумных, но даже, в некотором роде, специалистов по части юмора и застольных шуток. А потому не стоит удивляться его исключительным способностям, которые проявились в жанре театральной клоунады. Я уж не говорю о виртуозном исполнении не совсем приличных анекдотов.

Однако шутки кончились, когда пришла пора учиться в школе. Думаю, что для большинства детей первый урок в школе – испытание, некий переломный момент в их судьбе. И не каждому это испытание придется по душе, не каждому удается приспособиться к новым порядкам, которых дома не было. Мне эта перемена далась нелегко, но как-то посчастливилось избежать страданий, которые выпали на долю Вани:

«Учителя, которые мне попадались, были садистами. А в школах царила казарменная система и все строилось на подчинении. Лучшие воспоминания у меня от школы рабочей молодежи. Туда я пошел, чтобы получить стаж для поступления в вуз».

Тут наконец-то выяснилось, когда и зачем Иван пошел учиться в вечернюю школу. В то время для поступления в некоторые высшие учебные заведения требовалось отработать не менее двух лет. Меня горькая чаша сия почему-то миновала – видимо, потому, что я поступал в Физтех. А вот в гуманитарные вузы не брали без такого трудового стажа. Скажем, для того, чтобы получить право освоить актерское мастерство и попытаться сыграть роль Гамлета из одноименной трагедии Шекспира, следовало пару лет постоять у токарно-шлифовального станка.

Но прежде, чем настала юность, Ивану предстояла борьба, в которой многие из нас в те годы потерпели унизительное поражение.

«В первом классе меня хотели остричь наголо. Каждый день директриса – страшная женщина с прозрачными, водяными, как у дога, глазами – стояла на первых ступеньках лестницы, начинавшейся за гардеробом, запускала руку в волосы мальчиков, зажимала их в кулак и, если они были длиннее, чем нужно, била детишек головой о стену. Естественно, ребятам это быстро надоедало, и они шли стричься как надо… Но я не поддался, и вот так примерно год она меня и била, пока не смирилась с моей прической. А я так и не постригся, потому что не хотел унижаться. В этой жизни все тебя хотят прогнуть».