Владимир Колганов - Иван Дыховичный. Формула жизни

Встречи в студии скульптора Никиты Антоновича Лавинского очень помогли Ивану, как принято говорить, в становлении его мировоззрения. Не сочтите, что я как-то примазываюсь, пытаюсь проводить некую параллель между Иваном и собой, однако своим рассказом хочу лишь подчеркнуть важность таких знакомств и встреч для любого человека. А дело в том, что и мне в этом возрасте так же повезло – повезло в становлении моих вкусов и взглядов на жизнь. Семья семьей, но очень важно, в какой среде оказываешься вне дома. Учился я в школе № 112, что недалеко от Патриарших, и начиная с шестнадцати лет последние три года своей учебы провел в очень интересном классе. Достаточно сказать, что двое из моих одноклассников позже стали журналистами, трое – физиками. Но самое главное, что было несколько будущих гуманитариев. Один из них – сын Марка Живова, который сотрудничал с Самуилом Маршаком, помогая с переводами. Другой стал довольно известным в своей среде востоковедом – единственным на весь Советский Союз специалистом по малайзийскому фольклору. А наибольшую известность получил Вадим Борисов, Дима – любимец всех девчонок. Позже он стал историком, увлекся религиозной философией, а в 80-х годах был представителем Александра Солженицына в России, получив права на издание его трудов. Обязанностью Вадима с началом перестройки стало продвижение книг изгнанника в народ. С этим сотрудничеством связана довольно темная история, закончившаяся для Вадима трагически. Но речь тут не о нем. Еще раз хочу подчеркнуть, как важно именно в том возрасте оказаться в окружении думающих, начитанных людей. Именно благодаря им я ближе познакомился с поэзией, вместе ходили на «Маяк», так называли тогда площадь Маяковского, где выступали тогдашние диссиденты – не слишком радикальных взглядов, но это и к лучшему. А иногда даже возникает мысль: не будь этого общения, я вряд ли сумел бы написать свои книги.

Однако продолжим о Лавинском.

«Он заставлял нас соображать. Определяться, чего мы, собственно, хотим и зачем все это делаем. К нашей актерской судьбе он, как мудрый человек, относился с большим пониманием и некоторой иронией. Он уже тогда считал, что это – так, на время. И оказался прав».

О правоте этих предсказаний поговорим чуть позже, когда речь зайдет о Кайдановском. Здесь же следует отметить, что авторитетное мнение Лавинского не могло не оказать влияния на их судьбу. Кстати, вот еще что вспоминал Иван о своем учителе: «Все знали, что он сын Маяковского, копия отца».

К Лавинскому захаживало много интересных людей. Заходили модные тогда поэты Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский… Нередко бывала там и Лиля Брик, что вполне понятно, если Лавинский был сыном знаменитого поэта. Возможно, воспоминания о встрече с ней привели Ивана к идее создания фильма о Маяковском. Увы, так и не сбылось. Так вот о Лиле Брик и о тогдашней их компании:

«Они терпеть не могли никаких советских авторитетов. Для них абсолютными авторитетами было то, что висело на стенах. Репродукции Леонардо да Винчи, Рафаэля, Кранаха. Там выпивали, но культурно, не до беспамятства. И споры, которые возникали там между людьми разных поколений, были одним из самых интересных занятий в нашей жизни».

Могу предположить, что ни Иван, ни Кайдановский не были активными участниками этих споров – они по большей части слушали. То же могу сказать и о себе – примерно в таком же не вполне солидном возрасте, оказавшись в компании Григория Горина и Аркадия Арканова, я тоже в основном молчал, если заходила речь о серьезных темах. Немного позже, когда встретился с Петром Фоменко, был уже достаточно начитан, в искусстве спора слегка поднаторел и потому мог с мэтром не то что на равных говорить, но уже не только слушать. Вероятно, благодаря подобным встречам уже в те годы сформировалась основа мировосприятия Ивана, его вкусы, его понимание того, что и как он должен в жизни делать.

«Если можешь, не нагибайся, ищи свое и красивое – дом, дерево, улицу, женщину, что угодно».

Эти слова стали девизом Ивана, по сути, руководством в жизни, хотя, возможно, в юности он и не пытался так строго и определенно это формулировать. Гораздо чаще мы следуем каким-то принципам неосознанно и только в зрелые годы пытаемся в меру сил понять самих себя, понять, ну почему вот именно так все с нами было. Немного забегая вперед, замечу, что можно только пожалеть, что в более поздние времена не оказалось в окружении Ивана людей столь же высокого уровня интеллекта и культуры – я имею в виду гостей мастерской Лавинского.

Если духовное развитие Ивана Дыховичного происходило без проблем, то неувязки с действительностью возникали постоянно. В очередной раз его отчислили из Школы-студии МХАТ за «извращение и патологию в танцах» – так это было сформулировано в приказе. А дело было в том, что он вместе со своей компанией устроил танцы во время отдыха в пансионате на каникулах и что самое ужасное – после отбоя, перебудив и отдыхающих, и персонал! Возможно, организатором был вовсе не Иван, однако милиция не стала разбираться. Зачем, если магнитола принадлежала именно ему! По тем временам шикарная вещь, надо признать. Мне приходилось ее слушать, пока совсем не доломали – отличный японский аппарат фирмы National. Видимо, тоже на разгрузке вагонов заработал, а я-то думал, подарила мама…

Всякому озорству должен быть предел, и в конце концов терпение начальства школы-студии иссякло. Ивана вызвал ректор Вениамин Захарович Радомысленский, печально посмотрел на «нерадивого» и так сказал:

«Голубчик мой, я даю вам правую свою руку на отсечение, что актером вы не будете никогда».

Здесь мнение ректора представлено слишком уж обтекаемо, без какой-либо аргументации. Нарушение правил общежития, даже из хулиганских побуждений, не имеет ни малейшей связи с актерским мастерством. В тот раз Иван так и не решился пояснить суть неприязни Радомысленского. В другом интервью он выразился более конкретно:

«Мне всыпали антисемитизмом в институте, где прямо сказали, что моей еврейской физиономии на русской сцене делать нечего, именно так мне обрисовал ситуацию ректор сего почтенного учебного заведения».

Через десяток с лишним лет, когда Иван прославился в роли Коровьева в незабываемом спектакле «Мастер и Маргарита» по Булгакову, он отомстил. Притом весьма жестоко, поскольку выбрал тот момент, когда актеры играли сцену в варьете, где незабвенному Бенгальскому отрывают голову:

«Я в трусах выбегаю в зал и вижу, Радомысленский сидит в шестом ряду. Гасится свет в этот момент, я должен убегать обратно. Тут я схватил его за руку и сказал: «Отдай руку, сука!» Он испугался так, и решил, что я ее сейчас правда оторву. Он поверил, он так задергался. Вот я дожил до этого момента».