Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса IV

Но я не могу не лезть и не связываться. Мне надо прямо сейчас! Очень не люблю ждать. От ожидания в животе делается дырка – невидимая, но самая настоящая. И все в нее улетает, становится каким-то ненужным, безвкусным и безрадостным, даже мороженое, карусель и мультфильмы, никакого от них удовольствия, пока чего-нибудь ждешь.

Поэтому я подхожу к качелям и говорю Жанне:

– Моя мама не людоед. Она вообще не заколдованная. Тетя Ида заклинание забыла и до сих пор не вспомнила. Она добрая, хоть и ведьма. И конфеты у нее обычные, из магазина. Я целых две съела и ни во что не превратилась. А одну тебе принесла. Хочешь?

Жанна неопределенно дергает плечом. Молчит. Думает. Наверное боится брать ведьмину конфету. Кто угодно на ее месте испугался бы!

– Ладно, – наконец говорит она. – Давай.

И протягивает руку. Все-таки она очень храбрая. И никогда не плачет. Наверное, из Жанны получилась бы очень хорошая принцесса, лучше, чем из меня. Обидно, но это так.

Пока Жанна ест конфету, я успеваю представить, как вот сейчас она квакнет, подпрыгнет высоко-высоко, а в траву приземлится уже жабой, противного зеленого цвета, такого же, как ее кофта, которую она как нарочно надела, чтобы легче было превратиться.

Но Жанна ни в кого не превращается. Комкает зеленый конфетный фантик и кидает его далеко-далеко, в траву. Я смотрю, куда он падает. Надо обязательно запомнить и потом подобрать. У меня таких зеленых с белкой уже много, они вообще у всех есть, ни на что интересное не обменяешь. Но это все-таки не простая конфета, а тети Идина. И бумажка, наверное, тоже волшебная, лучше ее сохранить. Но при Жанне я ее поднимать не стану. Волшебный фантик – это будет мой секрет.

Наконец Жанну зовут обедать. Значит, и меня сейчас позовут. Но пара минут, чтобы найти в траве скомканную бумажку и спрятать ее в карман, у меня все-таки есть.

Вечером Жанна не выходит гулять. Я сижу, прилипнув к окну, жду, когда она появится во дворе, но время идет, уже начинает темнеть, а Жанна все не выходит, и у меня замирает сердце: неужели все-таки превратилась? Интересно, во что?

Больше всего на свете мне хочется пойти в Жаннин подъезд, подняться на четвертый этаж, прижаться ухом к двери, послушать, что сейчас происходит у них дома. Наверное, Жаннина мама плачет? Кто угодно заплакал бы, если бы его дочка вдруг превратилась в жабу. Это, конечно, не так страшно, как мама-людоед, но тоже ничего хорошего.

Но подслушать не получится, меня редко отпускают гулять по вечерам и только если во дворе есть другие дети, а сегодня там, как назло, никого. Самый конец лета, все куда-то уехали. Некоторые даже на море. Им везет.

Впрочем, шанс выйти во двор у меня все-таки есть. Ненадолго, но забежать в Жаннин подъезд успею, а это главное.

Способ не очень приятный, зато надежный. Надо сказать маме: «Хочешь, я вынесу мусор?» Если ведро пустое, ничего не получится, но оно редко бывает совсем пустым. Чаще – полным доверху, и тогда мама спрашивает: «Тебе не тяжело?»

Мне, конечно, тяжело. Еще как! И очень противно. Все-таки мусор. Он грязный и плохо пахнет.

Когда ведро совсем легкое, можно нести его на вытянутой руке, но обычно у меня не хватает сил, и тогда ведро ударяет по ноге, это хуже всего. Но приходится терпеть. Когда очень нужно выйти из дома вечером, вынести мусор – единственный вариант. Родители очень не любят сами его выносить и радуются, что я им помогаю.

Вот и сейчас мама, просияв, вручает мне почти полное ведро, спрашивает: «Тебе не очень тяжело?» Я отрицательно мотаю головой и волоку ведро к выходу, думая об одном: только бы не уронить его, только бы не рассыпать!

Так сильно боюсь уронить мусор, что никогда не роняю.

Мы живем на втором этаже, поэтому спускаться по лестнице не очень долго. А через двор идти уже гораздо легче, тут никаких ступенек, ровная земля, отдыхать, поставив ведро, можно хоть через каждый шаг, теперь оно точно не опрокинется. Но самое худшее еще впереди: надо будет поднять ведро, придерживая одной рукой за дно, и высыпать мусор в бак. И потрясти, чтобы обязательно выпала ужасная мокрая липкая газета, которой застилают дно. Иногда мне везет, и она вылетает сразу, но чаще прилипает к стенке, и тогда приходится вытаскивать ее рукой, брррррр! Очень противно.

Вот и на этот раз так вышло, газету пришлось вынимать, а потом долго-долго вытирать пальцы об траву, пока они не стали желто-зелеными от горького пахучего травяного сока – совсем другое дело, такую грязь я люблю.

Пустое ведро стоит возле мусорных баков, а я бегу к качелям, у нас с мамой такой договор: после того, как я выброшу мусор, можно десять минут покататься, даже если уже начало темнеть. Десять минут это, на самом деле, довольно много, все можно успеть – и покататься, и зайти в Жаннин подъезд, а если даже я чуть-чуть опоздаю, мама не рассердится. Мусор-то я уже выбросила, обратно в ведро он не запрыгнет, домой не придет, дело сделано, это для нее главное. А для меня главное – побыть одной во дворе. Когда никого больше нет, тут все мое, как будто я и правда принцесса. У каждой принцессы есть свой собственный двор с качелями где-нибудь за дворцом, куда больше никто не может пробраться. Стражники не пустят, и все!

Первым делом я иду к Жанниному равновесию. Не то чтобы мне нравилось туда залезать, но я все равно иногда залезаю, просто ей назло. Жанна очень не любит, когда там сидит кто-то кроме нее. Если большие мальчишки, она, конечно, помалкивает, что с ними сделаешь. А если кто-то из младших, сразу начинает кричать: «Это мое место!» – и спихивать нарушителя. И меня тоже, хоть и считается, что мы дружим. А на самом деле, наверное, нет. Когда дружат, не жадничают. И не обзываются.

«Хорошо, что я отдала Жанне тети Идину конфету, – думаю я. – Ни капельки ее не… Ой!»

«Ой» – это значит, что на Жаннином равновесии, на ее любимом месте сидит зеленая жаба, такая огромная, что если бы захотела, могла бы, наверное, проглотить целого кота. И меня… Нет, проглотить не смогла бы, но откусить руку и ногу – запросто.

Вот все-таки не надо было Жанну заколдовывать! Жанна и так ужасно вредная, а теперь, когда превратилась в гигантскую жабу, даже подумать страшно, что она может натворить.

На этом месте мужество окончательно оставляет меня, и я бегу домой. Без ведра, зато с такими воплями, что мама выскакивает мне навстречу. Ловит, обнимает, подхватывает на руки, целует, шепчет горячо в самое ухо: «Что случилось, зайчонок? Кто тебя обидел? Все хорошо?»

– Жаба, – говорю я, обессиленно повисая на маме. – Там на равновесии сидит жаба.

– Что?! Какая еще жаба? – растерянно переспрашивает она.