Андрей Посняков - Семейное дело

Взгляд Цыпы падает на пассажирское сиденье, и он видит огромный синий камень, лежащий на бархате раскрытой коробочки.

«Это всё из-за него?»

С трудом понимая, что делает, Борис протягивает в разбитое окно руку, хватает камень и бросается прочь.

Ему страшно…

…Ей больно.

Спящий свидетель — как же это больно!

Эльвира выгибается в кресле и кричит так, что в радиусе полумили в ужасе разбегаются крысы. Начинают скулить собаки. Забиваются в трубы бойцовские коты.

Эльвира кричит, ругается и снова кричит, чуть тише, чуть спокойнее.

Ей всё ещё больно, но уже терпимо.

Затягиваются раны. К счастью, у этого гада не хватило ни меткости, ни выдержки, чтобы прострелить ей голову — тогда бы девушка не очнулась, — а развороченную пулями грудь можно поправить.

Будет больно.

На это уйдёт вся магическая энергия.

Ей будет даже ещё больнее, чем умирать, но… но развороченную грудь можно поправить.

— Сволочь, — хрипит Эльвира.

Она оглядывается и, к счастью, не видит полицейских или зевак, не видит никого, кто мог бы стать свидетелем её чудесного воскрешения.

— Хоть тут повезло.

Эльвира сплёвывает кровь прямо на торпеду испорченного «Мерседеса», ругается, заводит машину и едет прочь. Дорога видна как в тумане, но она видна, и это хорошо.

— Ну, гадёныш, подожди… я тебя лично на куски распилю… Живым!

А о пропавшем «Оке василиска» девушка не вспоминает, даже подъехав к вилле.

— Прекрасный вечер, — шепчет Лера.

— Один из лучших в моей жизни, — едва слышно отзывается Анисим.

— Но ещё не лучший?

— Он станет таким.

— Да, — подумав, соглашается Лера. — Станет.

Поскольку они оба знают, что сегодня Анисим поднимется с нею наверх, в её квартиру, в её маленькую комнату…

Он не предлагал устроить романтическое продолжение в шикарном номере в яхт-клубе, где они ужинали; на роскошной яхте или в его большом доме. Не предлагал не потому, что она отказала бы, хотя она обязательно отказала бы, а потому, что это было бы неправильно. Он привёз её домой и теперь стоял у подъезда.

Как будто в первый раз.

Готовый услышать что угодно, но жаждущий услышать…

— Ты поднимешься ко мне? — тихо спрашивает Лера.

— С радостью.

— Тогда пойдём. — Она берёт его за руку, поворачивается спиной и начинает подниматься по скрипучей лестнице. — Пойдём…

— Брателло!

В ответ — тишина… Нет, на самом деле ответ Газону пришёл в виде бодрого храпа, который Шапка расслышал ещё на лестничной площадке.

— Брателло!

Храпящая тишина.

— Брателло, мля, вставай, давай, поднимайся!

Николай Матвеевич Столяров, интеллигентный слесарь «Озёрскводоканала», жил в скромной однокомнатной квартире, доставшейся ему после развода. Уходя от некогда успешного инженера, жена прихватила с собой всё самое ценное, включая машину и сбережения, но Николай Матвеевич не жаловался и злодейку не проклинал — всё-таки супруга взяла на себя заботы о двоих детях, а это дорогого стоило. И, разумеется, слесарь Столяров аккуратно перечислял бывшей жене алименты со скудного жалованья. А вот оставшиеся деньги тратил по своему усмотрению.

К сожалению, как правило, «усмотрение» означало полбутылки крепкого алкоголя на ночь и немного в процессе дня.

Приняв дозу, Николай Матвеевич беспробудно спал до будильника, открыть входную дверь был в полном несостоянии, однако такая мелочь не могла остановить Шапку. Среди выданных шасом артефактов присутствовала и универсальная отмычка, с помощью которой Газон, ничтоже сумняшеся, и проник в квартиру. А вот дальше начались серьёзные трудности, поскольку отмычки для спящего слесаря у дикаря не было, а просыпаться под воздействием криков и крепкой тряски за плечо Столяров решительно отказывался.

— Глаза продери, брателло, мля, в натуре!

— Э?

Первый осмысленный вопрос изрядно приободрил Шапку.

— Наконец-то, мля, ты со мной или здесь?

— На работу?

— В магазин.

— Дагестанский есть? — тут же осведомился Николай Матвеевич и просительно добавил: — Только настоящий, Люсенька, у меня от палёного изжога делается, ты же знаешь.

— Мля…

Дикарь понял, что совершенно напрасно упомянул привычную слесарю точку, и рявкнул:

— Подъём, боец! Тревога!

Поскольку знал, что челы, прошедшие службу в имперской армии, на такую команду реагировали машинально.

И в самом деле — подействовало.

— Мля… — Столяров уселся на кровати, кулаками потёр глаза и неуверенно огляделся: — Что?

— Газы!

— Какие газы?

— Наконец-то, — выдохнул Шапка. — Выпьешь?

— Так и знал, что это сон.

— Какой сон? Бутылка ваще настоящая, не палёная, даже не польская, мля, мне шас-жадюга специально из Питера заказывает, так что пей, не вороти нос, может, проснёшься… Сука!

Николай Матвеевич повалился на подушку:

— Это сон…

— Подъём! — Газон схватил слесаря за плечо и резко дёрнул вверх, не позволив достичь вожделенной подушки. — Ты меня не узнал, что ли?

— Кто здесь?! — Столяров подскочил и, не обращая никакого внимания на опешившего дикаря, уставился в темноту. Губы его дрожали, тощее белое тело била крупная дрожь, впалая грудь ходила вверх-вниз со скоростью поршня. — Кто?

И только сейчас Шапка сообразил, что забыл отключить артефакт морока, и потому совершенно невидим для хозяина квартиры.

— Мля…

— Галлюцинации! — Слесарь метнулся в туалет.

— Да стой ты! — Газон с трудом не влетел в захлопнувшуюся перед носом дверь, выругался и мягко произнёс: — Это я, Сигизмунд Феоклистович Левый, твой друг.

— Откуда?

— Ты дверь забыл закрыть.

— Откуда ты здесь взялся?

— Дело важное.

— А ты правда есть?

— Могу дать пощупать.

— За что?

— За руку.

— Лучше за палец.

— Как?

— Я дверь приоткрою, а ты в щель палец сунешь.

— Делай.

Из-за двери послышался шумный выдох, после чего створка чуть приоткрылась, и дикарь медленно просунул в щель палец. За палец потрогали.

— Ну?

— Это ты?

— Мля, брателло, а кто же? — Газон нервно хохотнул. — Ты ваще меня напугал, в натуре. Я тебя бужу, а ты не будишься, я тебя бужу, а ты на меня смотришь и не видишь, мля…

— Мне показалось, что никого не было, — извиняющимся тоном произнёс Николай Матвеевич.

— Это всё коньяк, — убеждённо произнёс дикарь. — Лучше вискаря хлебни.

— Лучше я ничего хлебать не стану, — решил слесарь. И осведомился: — Ты чего тут?

— Документ про тебя нашёл, — перешёл к делу Шапка. — Из полиции, наверное, потому что целая папка лежит, а на ней твоя фамилия. Так что теперь полицейские про тебя забудут, а ты мне будешь должен за такое благодеяние, мля.

— Из какой полиции? — Хозяин квартиры пошире раскрыл дверь, несколько секунд таращился на лицевую обложку папки, которую дикарь выставил в щель, после чего хмыкнул: — Так то не про меня, друг мой, а про отца моего, про Матвея Дмитриевича Столярова, написано.