Дин Кунц - Город (сборник)

Гостиная казалась особенно чистой, возможно благодаря минимуму мебели, то есть пыли было просто негде накапливаться. Диван из орехового дерева сверкал, подушки, обитые золотой материей, сияли. У стульев из одного с диваном гарнитура обивка была черной. На двух маленьких столах стояли черные керамические лампы с золотыми абажурами.

Деревянный пол выровняли и отполировали. Я решил, что мистер Иошиока сделал это сам, потому что мистер Смоллер занимался только необходимым ремонтом, а не отделкой квартир.

Большие, шестистворчатые японские ширмы из светло-золотистого шелка смотрели одна на другую от противоположных стен. На той, что слева, тигр лежал, вроде бы отдыхая, но с широко раскрытыми и настороженными глазами. На правой два тигра играли, их сила и грациозность выглядели столь убедительно, что я бы не удивился, если бы они спрыгнули с шелка на начищенный до блеска пол.

Мистер Иошиока вернулся с лакированным подносом, на котором стояли две белые фарфоровые тарелки: одна – с маминым печеньем, вторая – с маленькими пирожными, дюйм на дюйм, с разноцветной глазурью. Компанию им составляли тарелки поменьше и матерчатые салфетки.

– Тебе понравились ширмы, – заметил мистер Иошиока, переставляя все принесенное на кофейный столик.

– Очень клевые, – ответил я.

– Это копии ширм, сделанных Такеучи Сейхо, мастером эпохи Мэйдзи. Я их купил. Достойные репродукции. Но оригиналы производили еще большее впечатление. Они принадлежали моей семье. Потом затерялись.

– Правда? Разве можно потерять такое большое? – удивился я.

– Задача не из простых.

– И где они потерялись?

– В Калифорнии, – ответил мистер Иошиока и вернулся на кухню с пустым подносом.

Еще одно произведение искусства стояло на пьедестале между двух окон, которые закрывали жалюзи из рисовой бумаги цвета слабозаваренного чая. Скульптура из слоновой кости необычного размера, примерно два фута высотой, два – шириной и один – глубиной: красивая японка в кимоно, высеченная очень реалистично, с мельчайшими подробностями.

Мистер Иошиока вернулся. Теперь на подносе стояли чайник и две фарфоровые чашки.

– Это скульптура несравненного Асаки Гекусана. Тоже эпохи Мэйдзи. Оригинал. Датирован тысяча восемьсот девяносто восьмым годов. В девятьсот первом он создал более крупную версию, более красивую, ее приобрел император.

Пока мистер Иошиока наливал чай, я, как зачарованный, не мог оторвать взгляд от скульптуры. Ничего более красивого за свою жизнь еще не видел.

– Это придворная дама. На ней церемониальное кимоно из девятнадцати слоев, и скульптор показал складочки всех.

Статуя вызывала бурю чувств, и мне очень хотелось к ней прикоснуться. Но я понимал, что нельзя.

– Статуя принадлежала моей семье, но потом мы ее лишились. Многие годы спустя я ее нашел и купил. Это был самый счастливый день в моей жизни. Чай я налил.

Он сел на диван, я пододвинул стул. Пригубил чай, горячий, почти бесцветный, почти безвкусный, чуть горьковатый.

Мистер Иошиока улыбнулся, наблюдая за мной.

– Я подумал, что у тебя возникнут такие ощущения, – сказал он, хотя я ни на что не пожаловался. Указал на миниатюрный фарфоровый кувшин высотой с большой палец взрослого человека. – Мед из лепестков апельсинового дерева подсластит его.

Я добавил меда в чай, и он сразу стал вкуснее. Хозяин пил чистый чай.

Когда я попробовал одно из крохотных пирожных, обнаружилось, что оно вполне съедобное, с едва заметным привкусом миндаля и минимумом сахара.

Мистер Иошиока отведал печенья, и ему понравилось, что меня совершенно не удивило, раз он считал лакомством эти маленькие глазурные пирожные. Должно быть, ему открылся новый мир, едва первый кусочек печенья с арахисовым маслом оказался у него во рту.

– Что такое Мэйдзи? – спросил я.

– Период японской истории. Правление императора Муцухито, с восемьсот шестьдесят восьмого по девятьсот двенадцатый год. Мэйдзи означает долгий мир. Тебе скучно?

– Нет, сэр. Мне очень нравятся тигры и придворная дама.

– Я не очень интересный человек, – признался он. – Рано или поздно тебе станет со мной скучно. Пожалуйста, сразу скажи об этом.

– Хорошо. Но я не думаю, что придется.

– Тем не менее, – настаивал он. – Художники и скульпторы эпохи Мэйдзи продолжали творить в таком стиле и после того, как эпоха закончилась. Мой святой отец и несравненная мать коллекционировали произведения Мэйдзи и более раннего периода – Эдо. Им принадлежали сотни произведений искусства. Я вырос в доме, где комнаты наполняла магия Мэйдзи.

– Сотни? И что с ними случилось?

– Потерялись. Потерялись все, за исключением придворной дамы, которую я нашел.

– Почему ваши родители всегда теряли вещи?

Он пожал плечами.

– В этом нет ничьей вины.

– Они были художниками?

– Мать в каком-то смысле. Она великолепно вышивала. Отец работал скромным портным. Печенье твоей мамы очень хорошо идет с чаем.

– Эти пирожные тоже, – ответил я, беря третье, хотя не так и хотелось. С медом чай точно стал получше, но все равно не шел ни в какое сравнение с кока-колой.

– У твоей мамы великий талант.

– Вы слышали, как мама поет?

– Да, в клубе, где она выступает.

Я не мог представить его в таком месте.

– Вы хотите сказать… в «Слинкис»?

– Совершенно верно. Я побывал там лишь однажды. Они хотели, чтобы я заказывал алкогольные напитки. Время от времени. Там так требовалось. Я заказывал мартини.

– Я думаю, мартини довольно крепкий напиток.

– Да, но я его не пил. Платил за «мартини» и оставлял на столе нетронутым. По какой-то причине это встревожило администрацию. Я почувствовал, что больше мне идти туда нельзя.

Что-то в его манере говорить, правильности фраз и отсутствии акцента казалось мне знакомым, словно я знал человека, который говорит точно так же, не делая ошибок, но не без напряжения.

– Мама видела вас в «Слинкис»?

– Нет. Я сидел за угловым столиком, далеко от сцены. Не хотел мешать, пришел, чтобы послушать. Тебе со мной скучно.

– Нет, сэр. Совсем наоборот. Где вы и ваши родители жили в Калифорнии?

– Сначала в Лос-Анджелесе. Потом в местечке, которое называлось Манзанар.

– Пальмы, пляжи, и всегда тепло. Наверное, мне захочется там жить, когда я вырасту. Почему вы уехали?

Какое-то время он молчал, глядя в свой чай, словно надеялся прочитать в нем свое будущее.

– Здесь я смог найти работу. Работа – жизнь и значение. Безделье – грех и смерть. В конце войны мне исполнилось восемнадцать и я мог работать. Я приехал сюда из Калифорнии, чтобы работать.

– Вы про Вторую мировую войну?

– Именно, да.

Я произвел быстрый подсчет.

– Вам почти сорок, но вы не выглядите старым.