Наит Мерилион - Пятьсот дней на Фрайкопе

Мама говорила, Рин встретит день рождения с лучшим другом, но Оллибол в тот день не было рядом. Рядом был Джироламо, а он пациент. Должно быть, предсказание было не совсем корректным.

Мау напророчила Рин, что к двадцати годам та потеряет все свои способности, а Рин наоборот узнала, что сможет стать настоящим магом и коснуться источника. Стало быть, предсказание Мау было абсолютно некорректным.

И хорошо, когда предсказания грешат неточностями. Иначе, что это за жизнь, если все идет по строгой схеме, на которую ты не в силах повлиять? И Рин, как могла, создавала в своей жизни собственные схемы. Сегодня, например, ее должен был ждать тихий вечер в кругу мирных пациентов, а ночью должен был случиться первый урок с Джироламо. Рин страстно хотелось управлять своей жизнью, ведь разве может маг, желающий коснуться источника, быть не в состоянии спланировать несчастный вечер пятницы?

Несчастный вечер пятницы.

– Оллибол, ты расскажешь, зачем тебя вызвали в департамент?

– Потом.

Рин всегда знала, когда приборы выходят из строя, еще до того, как поломка официально случалась. Она раньше других обнаружила проблему в хлеборезке. Все потому, что Рин четко знала количество секунд, за которое должно быть порезано определенное количество хлеба. Оллибол и Лью всегда удивлялись этой способности, но ведь на свете не было ничего проще. Как можно не заметить, что хлеб нарезается на один счет дольше обычного? А с пылесосом… Как можно не заметить, что в своем обычном «шшшшш» он стал выдавать шепелявое «шщшщшщшщ»? Мелочи говорят о грядущих поломках, но люди слишком заняты своими мыслями, планами, иначе говоря, жизнью, чтобы замечать такие глупости. Поэтому они понимают, что батарейка в пульте от телевизора села, лишь в тот момент, когда не могут переключиться на другой канал. И у них вечно не находится запасного комплекта, вот и мучаются несчастные, воруя батарейки из других приборов.

– Оллибол, – осторожно начала Рин, – что-то серьезное случилось?

– Все хорошо. Ты не видишь, я занята? – Оллибол не взглянула на подругу, смахнула крошки со стола.

Но на столе крошек не было, ведь Рин была здесь.

Поломки в отношениях с людьми тоже можно предсказать. Никогда и ничего не бывало у Оллибол «хорошо». Она бы сто раз прокляла департамент за то, что заставили ее тащиться «к тумановой матери ради какой-то нелепой дряни». Да. Именно так она бы и сказала. А еще она бы целый час рассказывала Рин о том, кого встретила по пути, о том, как дорого стоит такое-то платье в витрине такого-то магазина и что Оллибол обязательно на него накопит, потому что она, Оллибол, не собирается привыкать к жизни, где не может себе чего-то позволить.

Все на свете состоит из деталей: и хлеборезки, и людские отношения. И все выходит из строя, когда выпадает хотя бы одна мелочь, вроде винтика или привычки говорить о том, кого ты сегодня повстречал на пути к дому. Вот такая важная эта штука – деталь.

– Рин, ты уложишь всех, а я возьму на себя Джироламо. Тебе, наверное, было сложно все эти дни. Не беспокойся.

– Мне несложно, Оллибол, – в груди Рин зашевелилась тоска, или что-то подобное. – Я уложу Джироламо.

– Нет. Я сама с этим справлюсь.

Если бы Рин была экстравертом, все было бы иначе: гневный румянец окрасил бы ее щеки, глаза бы заблестели, и она бы четко и громко сказала, что забирать у нее самого сложного пациента в тот момент, когда он стал самым идеальным, благодаря ее, Рин, стараниям, видится ей крайне несправедливым. А говорить с ней таким тоном и вовсе неприлично. Ведь она, Рин, не просто сиделка при практикующем будущем враче. Она, Рин, вроде как считается подругой Оллибол. Друллегой! А с друллегами так не разговаривают.

Но Рин была интровертом.

– Хорошо, Оллибол.

И тряпкой.

Пятьсот сорок восемь, пятьсот сорок девять, пятьсот пятьдесят…

И снова мысли, вместо долгожданного сна.

Если бы Рин была министром образования на Кальсао, она бы ввела в школах обязательный предмет под названием: «Умение общаться с людьми и отстаивание личных границ». Этот предмет помог бы людям гораздо больше, чем лазание по обрывам и гадание по туману.

Предсказания все же часто сбивают с толку, а границы все же хотелось бы уметь защищать.

Шестьсот двадцать два, шестьсот двадцать три…

Все границы нуждаются в защите: и границы фрагментов, и личные. Сейчас нужно было срочно уснуть, а не мучиться, выдумывая тысячи ответов для Оллибол, которые Рин никогда не озвучит.

Агме встретила черной густотой. Джироламо в виде человека-сгустка уже был на пороге своей двери, рядом с тем местом, где открылась дверь Рин.

– Прости… Я долго не могла уснуть… Считала до пяти тысяч…

– Риииын.

– Да-да?

– Олллллоооолооооо, – промямлил сгусток.

Рин пристально посмотрела на сгусток. Он был темнее обычного и говорил так, будто ему к лицу прислонили подушку.

– Джироламо, попробуй еще разок, пожалуйста.

– Олллоолоооолоо.

Он снова только мычал. Рин молчала, вглядываясь в сгусток, а сама судорожно пыталась понять, что за слово он пытался ей сказать. Что-то связанное с тенью? Источником? Мостами?

– Ололооооо. Помоооо. Гхиии. Рииын.

Сгусток зашипел, заискрился и с треском исчез вместе с дверью.

Рин решила ждать. В прошлый раз было то же самое. Должно быть, Джироламо трудно перемещаться во сне, трудно удерживать себя в этом мире. Но ничего… Все будет хорошо, тем более так сказала мама. Вместе с Джироламо Рин построит мост прямо до источника, и Джироламо все починит. Тогда они отвоюют границы всех фрагментов. А потом она научится защищать и свои. И Оллибол она завтра же скажет…

Ололо… Не может же это быть «Оллибол»…

Дверь качнулась, Рин упала прямо внутрь тьмы, что скрывалась за ее спиной, дернула ногой, все тело пронзило щекотными и колючими иголками, и она резко открыла глаза.

Что делать, когда будильник не прозвенел и его не надо выключать, а провалиться в сон невозможно? Невозможно, потому что надо разобраться с тем, что… Что делать, если не понимаешь, надо ли заправить кровать, одеться, причесаться, поправить покрывало… Как вообще люди могут начинать свой день без списка действий?

Рин посмотрела в окно – туман.

Прислушалась к спящему дому. Другой бы на ее месте, может, и не заприметил лживой тишины, но не Рин. Что-то кралось.

Сердце отяжелело от страха и затрепыхалось, словно подстреленная птица в агонии. Что-то кралось человеческими шагами или же… Нет! что-то катилось мягко по полу. Или все вместе: и шло, и катилось!

Оллибол вставала по ночам и, не беспокоясь о сне других, топала на кухню за стаканом воды, а потом в туалет и возвращалась в комнату. Она никогда не кралась… По крайней мере, раньше, до того, как ее вызвали в департамент социальной помощи.