Марина Колесова - Тетрадь в косую линейку

– Господи, слушая тебя, я впервые понял, о чём мне постоянно твердила моя дочь. Правда другими словами, и не похожа она на тебя ни капли. Она художница. И связалась с таким же. Уехали. Ни недвижимости, ни постоянной работы. Сегодня здесь, завтра там. Я принципиально денег не высылаю. Сказал: будет плохо, возвращайся, приму любую. Но не возвращается. И я надеюсь, что это значит, что у неё всё хорошо.

– Ты любишь сладкую ложь или нелицеприятную правду?

– Намекаешь, что всё иначе?

– Ты не ответил на вопрос.

– Давай правду, попробую пережить.

– Точно сможешь?

– Давай.

– С такой формулировкой лично я бы к тебе не вернулась ни при каких обстоятельствах. Это значит признаться, что то, что чувствуешь внутри, было ошибкой. Не всем это дано. И ещё, конечно, зависит от того, что за этим стоит. Просто веселая жизнь, как в притче о блудном сыне, или души стремление. Возвращение к тебе однозначно заставляет поставить крест и на том, и на том. Ты вообще их своими словами на одну доску поставил. А если это не желание беспечной жизни без обязательств? Если это призвание именно творить? Она показывала тебе свои работы?

– Последнее время нет, а раньше откровенная мазня была.

– Малевич вон замалевал чёрной краской холст, и все до сих пор ахают: какой шедевр!

– Ты считаешь это шедевром?

– Я нет, но мировое сообщество считает. Так почему бы ей не попробовать стать вторым Малевичем или Пикассо? Это потребность осуществить попытку самовыражения.

– Ты хочешь, чтобы я предложил ей деньги?

– Нет! Ни в коем случае. А вот попросить прислать фотку её последней картины я бы попробовала. Сказала бы, что разговаривал тут с организатором выставки картин, рассказал ему о ней, и он попросил, чтобы понять в каком стиле она пишет. А потом, когда пришлёт, пошла бы в какой-нибудь салон и попросила оценить, заплатив оценщику. Исходя из оценки, написала бы, что ему в общем-то понравилось, но… и перечислила недочёты указанные оценщиком. После чего попросила написать ещё картину, учитывая рекомендации, типа вдруг ему понравится, и он для галереи купит. А потом, возможно, купила бы её картину для себя под видом какого-то ценителя.

– Ты сказала, не любишь вранья. И предлагаешь врать.

– Не люблю и не вру это разные категории, не находишь? С мамой, например, я постоянно вру. Иначе она в амбиции впадает и наши отношения ухудшаются в разы. Тебе предложила способ для самого себя понять действительно её художества всего лишь мазня или за этим кроется талант. Если мазня, то есть смысл подождать её возвращения в родные пенаты. Если нет, то помочь ты ей сможешь, лишь поддержав её талант. Кстати, мне пришёл в голову способ не врать. У тебя хватит мужества и любви к ней, чтобы честно сказать: я подумал и решил, ты чертовски талантлива, хочу для себя купить твою картину. Когда ты станешь знаменитой, это окажется неплохим вложением капитала. Сможешь? Тогда никакое враньё с оценщиком будет не нужно.

– Пока не готов отказаться от мысли, что это лишь блажь. Она и настоящий художник для меня понятия плохо коррелированные.

– Честно. Я оценила. А можно нелицеприятный вопрос?

– Валяй.

– Как бы ты отреагировал, если бы для твоих родителей понятия ты и настоящий хирург плохо коррелировались, и они посчитали это блажью?

– Здорово укусила. Меня поддерживали, гордились с самого начала. Но я шёл туда, куда они и подталкивали. Это была, можно сказать, их мечта.

– Так ты осуществил их мечту или всё же свою?

– В какой-то момент это совпало.

– Значит, тебе повезло. А вот дочери твоей не очень. Покажи мне хоть что-то из её рисунков.

– У меня их нет.

– Даже детских?

– Может, у Иришки где и были спрятаны, я не знаю. На глаза не попадались.

– А ей нравилось, что дочь рисует?

– Мы не обсуждали это. Я знал, что она шлёт ей деньги. Не спорил. Но когда Иришки не стало, а эта вертихвостка даже на похороны не приехала, мол денег нет, я психанул. Сказал, давай, взаймы дам. Она сказала, что не хочет лезть в кабалу, и мать у неё в душе живее всех живых. Она за неё какой-то там обряд буддийский закажет, и это, мол, будет равноценно.

– Ты не поверишь, но для неё это действительно так. Она не врала. Ты ждёшь соблюдения привычных традиций, а по большому счёту именно твоей жене приезд на похороны, возможно, и не был нужен. Он был нужен тебе. Ты почувствовал в этом неуважение к ней, к тебе. Но это твои чувства. Понимаешь о чём я?

– Ей было трудно приехать и отдать последнюю дань? Уважить если не мать, то хоть меня?

– Она не видела в этом смысла, – поймав недоуменный взгляд Аркадия, я подняла ладонь, – стоп, я говорю не за себя, это не я бы так поступила, я пытаюсь проанализировать её мировосприятие, исходя из твоих слов о ней. Я не защищаю её и не оправдываю. Я пытаюсь понять. Если тебе это неприятно, я готова заткнуться и извиниться.

– Как ты на раз настроение считываешь. Нет, не надо. Пробуй. Мне, конечно, больно. Очень больно. Но я люблю её и хочу понять.

– Можешь показать фотографию дочери?

– Да не вопрос. Он достал бумажник и вынул оттуда фотографию девочки лет десяти.

Сначала я возмутиться хотела, что старая фотография, и я не о такой просила, а потом понимание нахлынуло волной. Я смотрела на фотографию в его руках и понимала, что сейчас если открою рот, стану его врагом, как стала врагом Нелли. И потеряю, потеряю хорошего друга, и ему не помогу, напротив, лишу последних сил. Ну почему же я всегда всё порчу? За что мне такая доля портить в общем-то замечательным людям жизнь? Я зажмурилась и с трудом выдавила:

– Красивая она у тебя девочка.

– Говори! Я вижу, что ты хочешь мне что-то сказать. Так вот, я тоже предпочитаю правду.

– Аркадий, пожалуйста… Ты возненавидишь меня… можно, я оплачу заказ и уйду? – не открывая глаз, едва слышно проговорила я.

– Ты этим и так сказала слишком много. Говори до конца! – в его голосе послышался напор, и я сдалась.

– Ты хочешь вернуть свою девочку в то состояние, когда ты был для неё единственным кумиром. Ты гений, у тебя дар и благоволение небес, она слабее, и в твоих силах перекрыть ей пути развития, кроме как быть беспомощным ребенком подле тебя. Она вернётся, немного погодя вернётся, поломанная и несчастная, потому что там стена, тобой созданная стена, и она поймёт всю тщетность своих попыток. Но счастья тебе это не принесёт, хотя всю свою оставшуюся жизнь она проведёт подле тебя и по твоим правилам.

Аркадий долго молчал, потом хриплым голосом спросил:

– Это можно изменить?

– Ты можешь. Купи любую её картину и повесь в своём кабинете или помоги ей её кому-то продать. Дальше всё у неё пойдёт, как по маслу, – проговорила я, потом резко встала и, сказав, что мне надо срочно в дамскую комнату, отошла от нашего столика.