Софья Маркелова - Гнездо желны

Иногда, очень редко, случается так, что я слышу песнь ночного города. Это бывает в те дни, когда вокруг особенно тихо. Молчание мрака вдруг прорезает нежная едва уловимая мелодия, будто прилетевшая издалека и случайно заплутавшая среди многоэтажек и подворотен. Город поёт без слов, убаюкивает своих жителей, принося им дивные сны, и тогда мне хочется верить, что всё в этом мире действительно имеет свою силу. Это любимые слова моей мудрой тётушки Инессы, но вспоминаю я их обыкновенно лишь в подобные таинственные ночи, когда ощущаю себя неотъемлемой частью этого большого города – незримой тенью средь мириад погасших окон.

А с наступлением утра мир как будто вновь теряет глубину и наполняется привычной рутиной и бестолковым шумом. Вот опять пронзительно поскрипывает несмазанными петлями дверь, ведущая в комнату, а на кухне, сцепившись, как две галки, во весь голос кричат друг на друга дорогие тётушки. Порой это кажется таким невыносимым, что вся квартира трещит по швам, как старое платье.

– …Ты не можешь так говорить! Я в ответе за своего сына! – высокий голосок тёти Анфисы вспарывает воздух, разносится эхом по комнатам и звонкими искрами ещё какое-то время мечется в стекляшках хрустальной люстры, венчающей собой потолок нашей прихожей.

– А на тройняшек и гнездо тебе, как всегда, плевать с высокой колокольни?! – отвечает ей низкий и грудной голос тётушки Инессы, которая хоть и не любит подобного рода разборки, но почему-то с завидным постоянством раз за разом становится их участницей.

– София оставила их тебе! Это всё не моя забота!

Я тяжело вздыхаю и пальцем провожу сквозь пламя свечи, зажатой в моих ладонях. Этот скандал идёт уже по третьему кругу который раз на этой неделе, и ни я, ни мои сёстры так и не можем сказать, в чём же заключается его суть, сколько бы ни подслушивали. Итогов у него тоже никаких нет, только всю квартиру заволакивает чёрным смолистым туманом, дышать в котором практически невозможно. То ещё удовольствие бродить после по комнатам, будто где-то неподалёку горят торфяные болота, но почему-то никого это совершенно не волнует.

Палец после свечи мгновенно окрашивается слоем копоти, и я его сразу же без каких-либо угрызений совести вытираю о чистую простыню на кровати. Всё равно не моя – тёти Анфисы, а её вещи совсем не жалко.

– Ты выбросишь их из гнезда, как только появится шанс!

– Будто бы ты с Гаврилой поступишь иначе? – возмущённо восклицает Анфиса.

– Я никогда не прогоню ни его, ни тебя, пока сами не попроситесь!

– Это только на словах! А на деле, знаю я, выставишь за порог, как щенка, потому что печёшься только о своих девчушках!

Громкий удар кулаком по обеденному столу разрывает вязкую тишину, царящую в остальной квартире. Я втягиваю голову в плечи, предчувствуя скорую развязку.

– Пока я – старшая в этой семье, никто не смеет сомневаться в моих словах! – гремит гневный голос тётушки Инессы. Противно скрежещет отодвигаемый стул, и на кухне становится на одну душу меньше. Эта душа, правда, сразу же возникает на пороге смежной с кухней комнаты, где и сижу я на краешке кровати, свесив ноги вниз и ловя капельки воска, сползающие вниз по свече белыми червячками.

– Варя, убери там, – строго просит тётушка и уходит. На моих глазах она поворачивает свой медный ключик в замочной скважине двери, ведущей в кладовку, и сразу же исчезает за ней. Совсем исчезает, покидая гнездо бесшумно, как привидение, и, судя по всему, не намереваясь сюда возвращаться раньше ужина. И куда только она сбегает так рано утром в выходной день?

– Варя, вот и ты, наконец! – едва завидев меня на входе в кухню, нетерпеливо восклицает тётя Анфиса, даже не озаботившись пожеланием доброго утра. – Мы тут с Инессой слегка повздорили… Ну да это не так важно! Мне пора уже бежать.

Она словно не знает, что я опять подслушивала из её комнаты и в курсе всех криков. Трудно, знаете ли, не подслушивать, когда весь дом ходуном ходит от таких воплей с самого утра.

– Варя, ты тут всё прибери! Только тщательно! А то вчера ты ванну вроде бы мыла, а разводы грязи на стенах остались, будто ты её и не касалась, – уже засовывая ноги в туфли в прихожей, беспрерывно бормочет Анфиса. Через пару секунд хлопает входная дверь, и тёти уже и след простыл, как не было.

Остаюсь лишь я, белая истекающая воском свеча и непроглядная тьма, сажей поднимающаяся под самый потолок кухни.

Вечно я за всех убираюсь, а потом ещё и упрёки выслушиваю!

Размахивая свечой из стороны в сторону, я начинаю ходить от стены к стене, прогоняя туман, набежавший от злых слов тётушек, и стараясь не брызгать воском на пол. А то мне же и придётся его соскабливать потом.

Клубы медленно и неохотно развеиваются. Едва во всей квартире светлеет, я слюнявыми пальцами гашу фитиль и быстрее выбрасываю в мусорку полностью почерневшую свечу.

Вечером, как и ожидалось, про скандал никто даже не вспоминает. Вся семья собирается за одним столом на ужин к восьми часам, как заведено. Сперва все молчат и сосредоточенно жуют курицу, пересушенную в духовке моей старшей сестрой Ольгой, которая уже какой год пытается отыскать в себе несуществующие задатки великого повара. А после, выковыряв из зубов резиновые волокна, за чаем с конфетами мы с ленцой делимся последними новостями дня.

– Кстати, нас просили заглянуть в художественную школу, – первой заговаривает тётя Анфиса, с противным звуком прихлёбывая горячий чай.

– Андрей Васильевич опять? – спрашивает тётушка Инесса. – Не иначе снова у них в западном коридоре шалят.

– Не в этот раз! – с лёгкой гордостью отвечает Анфиса. – Говорит, лица являются.

– Лица? – переспрашивает круглый, как шарик, румяный Гаврила, набивая щёки покупным печеньем. – Что ещё за лица такие?

– Надо смотреть, – лаконично произносит Инесса. – Но не в ближайшее время.

– Он завтра просит, – между делом упоминает её сестра.

– Никак не могу. Ни завтра, ни послезавтра. Ни вообще на этой неделе.

– Что у тебя там за дела ещё такие? – ворчит Анфиса, её чашка звонко ударяется о дно блюдца.

– Сама знаешь. У Брусникиных в окна заглядывают. Надо весь день караулить на подоконнике, как наседке, чтобы не пропустить. Ещё на работе двое на больничном – заменять их некому, кроме меня. Ничего не поделать, подождёт Андрей Васильевич со своими лицами.

– Ой, а можно мы сами посмотрим на лица, тётушка? – тихим голосом просит Лера, моя младшая сестра. Прелестный ангел с шаловливой душой, которого иначе как Лерочкой никто в семье не зовёт, хотя ей давно уже не пять лет.

– Нет, мой птенчик. – Склонившись к племяннице, Инесса гладит её по светлым торчащим во все стороны волосам, выгоревшим на солнце. – Неясно, что там Андрею Васильевичу привиделось. Вечно он придаёт ничего не значащим вещам чересчур много смысла. Мне нужно лично во всём убедиться.