Алексей Лишний - Классика с барахолки

Каким же бальзамом на душу стало появление Бетси. Она сошла вниз, словно ангел. В атласном с кружевами платье, слишком вычурном для глаз её отца и Ольги, Бетси чопорно опускала носок на ступеньку и лишь потом словно разрешала пятке оказаться рядом.

– В одиночестве мы меньше всего одиноки, вам так не кажется? – спросила она, не сводя с меня глаз.

Я растерялся. Это было нечто вроде проверки. Что ж, я сам приехал сюда с той же целью.

– Мне кажется, что быть одиноким становится модным, если вас так и пытаются окружить вниманием.

Её глаза вспыхнули. Я видел этот блеск – он похож на глаза змеи, которая вот-вот бросится на добычу.

Бетси вела себя сдержанно за обедом, в отличие от своего отца, который требовал достать из погреба вино, сделанное ещё дедом в екатерининские времена. Вино было отменным, явно не чета тому, что разливают на петербургских приёмах.

Ольга, как мы и договорились, завела с захмелевшим Григорием Ивановичем приятную беседу о его успехах в хозяйственных делах, а я подсел на софу к Бетси. Даже не знал, с чего начать разговор.

– Вы знавали моего дядю?

– Конечно, он ведь наш сосед. К чему этот нелепый вопрос? Или вы думаете, будто общие знакомые могут сделать и нас немного ближе? – спросила она, и я не понял: то ли она издевалась надо мной, то ли кокетничала.

– Понимаете, мой дядя, между нами, на старости лет влюбился в молодую особу…

Я понял, что допустил роковую оплошность. Лицо Бетси вмиг преобразилось: глаза остекленели, губы плотно сжались, а нос словно вытянулся, как у гончих. Никогда я не испытывал в общении с противоположным полом такого страха, даже когда говорил с томными девицами о любви.

– На что вы намекаете?! – Она вскочила, и внимание всех слуг, отца и Ольги было устремлено на неё. – Вы сюда приехали, думая, что я… Что я готова… За старика?!.. Я не настолько ещё отчаялась. Видимо, эта нелепость могла поселиться в уме человека, который привык к развратам столицы. Извините, но здесь… Мы, может, проще, но правильнее.

И так же напыщенно поднялась наверх, словно напрочь позабыв слова о простоте.

Я понял, что наше пребывание в доме Псковских стало несколько неуютным и потому поспешил удалиться, приглашая Ольгу следовать моему примеру. Григорий Иванович так и не понял, что произошло, ругался на свою взбалмошную дочь, много махал руками, но…

Я понял одно.

Завтра вечером перехожу ко второму варианту.

Придётся, никому не сказав ни единого слова, затаиться возле дядиного окна и ждать.

Если появится Бетси, взять её с поличным и так же отчитать, как она посмела отчитать меня сегодня.

Иного выхода нет.

Это война».

Николаю К. от 9 ноября 18** года

«Mon ami, верите ли вы в привидения?

Не в те, что бродят по пустым залам полуразвалившихся замков и дребезжат цепями. А в призраки, настоящие призраки, выходцы с того света. Вы, вероятно, решили, будто я спятил. И, наверное, все в Петербурге станут так думать, покажи вы им это письмо. Но, я уверен, вы не выкинете в отношении меня подобный фортель. И я надеюсь, вы поверите мне.

Соберусь с мыслями и начну излагать по порядку всё, как было. Ольга встретила меня радушно, словно близкого друга. Мы условились следующим образом: я буду караулить в кустах, близ рощицы, откуда хорошо просматриваются дядины окна. Если появится девушка, я, крадучись, дабы не спугнуть, подойду и схвачу её за руку. Бетси, если это она, не отвертеться. Допрошу её со всем пониманием проблемы и без лишней огласки. Будут сложности – Ольга дала мне свисток их конюха. На свист мне на подмогу выбегут мужики.

Таков план, которому не суждено было воплотиться в жизнь.

Я уютно расположился в сугробе за жиденькими кустами, сквозь которые меня в вечерней мгле, конечно, невозможно было заметить. Картина открылась уже по-настоящему зимняя: стойкий морозец, безветренная тишь и тихий желтоватый свет из окошек, льющийся во двор. Я был так очарован красотой, что не заметил, как ноги мои перестали чувствовать большие пальцы – прошло больше часа дежурства.

И тут явилась она.

Как и в тот раз – вся в белом и летнем. Она не шла, а словно плыла по снежному насту к тому же окну. Словно мотылёк на губительный свет.

Стремительным рывком я бросился ей наперерез. Сначала мои шаги не были слышны девушке.

Ещё с дюжину шагов – и я смогу ухватить безумную за рукав тонкого платьица.

Вот-вот почти, но…

Она обернулась.

И я замер в испуге, точно окаменевший, не веря глазам и продолжая молча смотреть.

Это сон или явь?

Я не мог осознать этого, потому что на меня смотрела моя мать. Её родные, ласковые глаза, ямочка на подбородке, греческий нос и тонкие губы. Она смотрела на меня так же, как я и помню всегда.

Взгляд матери. Каким печальным он был…

– Я дождалась, – проговорила она то ли вслух, то ли в моей голове.

– Мама? – не слыша собственного голоса, проговорил я.

– Я дождалась тебя хотя бы так…

– Мама… – продолжал я, не зная, что ей сейчас сказать. Сказать хотелось многое и уже давно, но не вот так внезапно и неожиданно. И непонятно.

– Он убил твоего отца, – прошептала мать, и зрачки её расширились. – Он убил твоего отца. Человек за окном.

Она смотрела на меня пристально, словно пытаясь прочитать что-то на моём окаменевшем лице.

А потом растворилась в пустоте ночной безмятежности.

Ольге я ничего не сказал. Уехал, не попрощавшись, – меня бил жуткий озноб, который удалось пережить с помощью тёплых одеял, стаканов горячего чая и рюмки домашней настойки, что поднёс мне управляющий.

Жаль, нет человека, который мог бы подтвердить мои слова, иначе никто не поверит этим россказням. Но и зачем кому-то верить? Довольно того, что я и ты будем знать страшную тайну смерти отца. И верить в правду потустороннего мира.

Если завтра будет лучше, попробую выяснить, какое отношение имел дядя к смерти батюшки.

Но это будет завтра. Сейчас надо отдохнуть».

Николаю К. от 15 ноября 18** года

«Я проболел все эти дни, не мог даже взяться за перо и чернила. Сильная лихорадка. Впрочем, к чему тебе подробности моей временной слабости?

Я снова полон сил и новостей. За эти дни я узнал такое, что заставило меня почти что рыдать от отчаяния и боли.

Но… Всё по порядку.

Моё отчаяние… Если бы оно могло повернуть время вспять, если бы я мог, зная будущее, не совершать ошибок в настоящем.

В бреду, должно быть, я говорил много о своих родителях, потому что, когда я немного пришёл в себя, рядом нашёл мсье Гримо, верного лакея отца. Мьсе стал седой, как лунь, и я не сразу признал в нём друга моих детских игр и преданнейшего слугу покойного родителя.

– Когда ваш дядя умер, – заговорил он замогильным голосом, – события, которые я обещал держать в строжайшем секрете, могут быть разглашены, ведь те, кому я это обещал, лежат в могиле.