Алексей Лишний - Классика с барахолки

Гусев выдохнул и согласился. Понять причину печали супруги стоило тридцати рублей.

***

Матюшей прозвали его в полку, и он решил оставить это имя как единственное живое напоминание о той жизни. В провинции, в глуши всё по-другому. Здесь наконец-то один и сам себе командир, вот только…

После войны он стал ненавидеть людей.

Ненависть пришла внезапно, как удар затылком об лёд, когда Матвей увидел в Тильзите улыбающегося императора. Александр шёл заключать мир с Наполеоном. Войне конец. Вроде бы желанная цель – нет больше крови и бойни. Император улыбается, он доволен – все довольны.

Матвей стоял, сунув правую ладонь в портупею, а левой сжимая ружьё.

Войне конец. Это главное. И неважно, что враги стали друзьями. Как будто игрушку не поделили, а потом Александр её отдал Бонапарту и сказал: «Извини, она же твоя». И неважно, что при Гейльсберге, прикрывая отступление, погибли лучшие люди, друзья: Зурин, Ольский, Миронов, Вулич. Они отправились воевать за него, а император подписал мир и заручился помогать врагу.

Конечно, можно возненавидеть императора, но ведь он как вершина айсберга: плывёт туда, куда течение несёт огромную тяжесть подводной массы.

И Матвей возненавидел массу, из-за которой в могилах лежат Зурин, Ольский, Миронов, Вулич. Из земли над могилами цветы растут. Можно нарвать их и принести Софье, Машке, которые безнадёжно ждали…

Беневоленскому тошно стало от войны, от интриг, от людей. Стыдно и за себя. Решил тогда воспользоваться этим и жить вдали от больших событий. Отвечал только за себя и сам решал любые вопросы.

Ванюшку жаль, конечно. И так отправился бы его искать, но пухлый олух сам подвернулся. Тридцати рублей при строгой экономии на полгода хватит. Вот только удастся ли спасти мальчонку? Многое Матвею приходилось видеть на войне, особенно в прусских лесах. Расскажешь кому – не поверят, смеяться будут. Здесь же, в дикости русской, ещё хуже твари прятаться могут. И не всегда твари рода человеческого…

Выйти на след Ванюшки было просто – не зря ж столько лет в егерьском полку служил. От усадьбы Гусевых шёл мальчуган как обычно домой, а потом свернул Ваня на узенькую тропку, скрытую в высоких зарослях папоротника. Что ж это он вечером решил в лес-то прогуляться?

Лес ещё такой неприветливый, словно чужой. Прусский лес мало чем отличался от здешних зарослей: те же сосны, берёзы, клён да орешник. Вот только там тревога человеческая была. Да и рядом шли солдаты, в руках – ружья. Бояться можно было засады и шальной пули.

Здесь же иной совершенно страх. Лес этот дикий, древний. Барин, как ни странно, охоту не любил, и в лес редко кто хаживал. Крестьяне грибы-ягоды собирали, но далеко не заходили. А про тех, кто заходил, Матвей наслышался много чего худого. Лет пятнадцать тому назад мальчишка пропал – Сашка Рябой. Искать ходили мужики, да только пояс разодранный на ветке нашли. Семь лет спустя Машка Кудрявая пропала, та самая, Дева Немая. Нашли её, голенькую, а рядом огромный медведь ходил, принюхивался. Девка ревёт от страха: то ли медведя боялась, то ли ещё кого пострашнее. Мужичьё бывалое – зверя отогнали, а вот Машка с тех пор молчит.

Идти по настилу из хвои было приятно, мягко. Солнце в зените, самое жаркое, а под сенью высоких сосен – благодать. До вечера ещё далеко, и страхи кажутся какими-то надуманными. Тропинка вела, петляя меж муравейников и насыпей, летела вниз по склону ко дну лесного ручья. А ведь Иван шёл тут вечером – чёрт его дёрнул тащиться в такую…

Холодная капля стекла по спине Матвея.

Рядом, чуть поодаль, отчётливо проступал след огромной босой ступни. Один след! И пальцы направлены в сторону беспечно скачущего по тропинке деревенского мальчишки…

***

– Эй, кузнец, дело есть к тебе! – уверенный в себе голос разрушил всё наслаждение от обеда. Впрочем, Богдан редко позволял себе отдыхать – это к худому ведёт. Поесть, сил набраться – и хватит. Сосед, Борис Кривой, гончар, как обед, так даже ставни закрывает. Супруга его дома накормит – пузо как не лопнет. Тот и лежит, охает два часа, потом только возвращается к работе. Оттого и дела у него плохо идут. А может, плохо оттого идут, что деревня бедная – много на горшках и не заработаешь. Кузнец же всегда нужен – вон и пообедать некогда.

Судя по голосу, Гришка Беспутный зовёт. Беспутным его в деревне прозвали – так-то он Тарасов по батюшке.

– Какое у тебя может быть дело, Гришка? Ни сбруи, ни топора не понадобится…

– Шутишь всё, дядь Богдан, – лукаво ответил молодец, опёршись о деревянный свод кузницы. – А я ж серьёзно с делом к тебе. Сделай мне цветы кованые. Розы. Или тюльпаны. Я денег не пожалею.

Кузнец подавился самым обедом своим, когда услышал. Ещё глубже нежёваная еда прошла, когда боковая дверь кузницы распахнулась, словно от удара молота, и взору явился сам Нехристь, как прозвали его старухи. Они, конечно, тайно ходили к нему: кто яиц десяток отнесёт, кто курицу, чтобы тот хворь вылечил, но это не мешало говорить о нём, только перекрестившись.

Гришка осклабился, увидев бирюка-знахаря, но решил не придавать этому значения.

– Так что, дядь Богдан, будут цветочки? Ты только хорошо сделай, а лучше ещё – покрась их в алый, чтоб ярче были. Я денег не пожалею – мне деньги – тьфу! Я ж, знаешь, живу сегодняшним днём, как мотылёк, который летит…

– Сколько за рогатину возьмёшь? – бесцеремонно перебил отшельник.

– Рубль, – ответил Богдан.

– На медведя хотите пойти, сударь? – ухмыльнулся Гришка Беспутный, но никто ему не ответил.

– А за цветы побольше, конечно. Работа сложная… Тебе ж это наверное надо?

– Наверняка. Влюбился я, дядь Богдан. Сильно влюбился. И хочу ей железные цветы подарить – натура у меня такая! Если взялся за гуж, так не отступлюсь. Мне никакие законы не писаны! Особенно, когда доходчиво понял, что слова мои идут прямо от языка к сердцу, так тут цветы навечные, как по мне, покажут суть любви моей…

– Такие цветы навечные на могилку только, – вмешался знахарь.

– Кому ж это вы, сударь, цветы б на могилу положили? – рассердился Гришка. – У вас ведь ни родных, ни друзей. Сами умрёте – и не вспомнит никто. Сгниёте, потом косточки дом погребёт, когда развалится от ветхости.

Гришка за словом в карман не лез. Он привык везде побеждать: в драке, в перепалке, в охоте. Потому и не осталось в округе ни одного мужчины, кто бы к нему относился без озлобления явного или тайного.

– Тебе б положил, – ответил Нехристь.

– А это вы зря так сказали-с, – насупившись, проговорил Гришка, сильно сжав зубы. Он убрал руки с кузницы и скрылся из виду до поры до времени.

Богдан цокнул языком. Знахарь пальцами водил по острию топора.

– Осторожнее там: порезаться можете, – предупредил кузнец, надевая толстые рукавицы, чтобы взяться за работу. – Это не продаётся. Для бурмистра делано. Вечером заберёт. А вам зачем рогатина-то? В чащу хотите за травами – медведя боитесь? Вы ж, ваше благородие, стрелок – взяли бы карабин свой в лес.